В самом деле лицо графа прояснилось.
— Который? — спросил он. — Виконт или граф?
— Граф.
— О Боже! Неужели это еще не кончилось? — воскликнула Гайде.
— Не знаю, кончилось ли это, дитя мое, — сказал Монте-Кристо, беря девушку за руки, — но тебе нечего бояться.
— Но ведь этот негодяй…
— Этот человек бессилен против меня, Гайде, — сказал Монте-Кристо, — бояться надо было тогда, когда я имел дело с его сыном.
— Ты никогда не узнаешь, сколько я выстрадала, господин мой, — сказала Гайде.
Монте-Кристо улыбнулся.
— Клянусь тебе могилой моего отца, — сказал он, погладив ее по голове, — если с кем-нибудь и случится несчастье, то, во всяком случае, не со мной.
— Я верю тебе, как Богу, господин мой, — сказала молодая девушка, подставляя графу лоб.
Монте-Кристо запечатлел на этом прекрасном, чистом челе поцелуй, от которого забились два сердца, одно стремительно, другое глухо.
— Боже мой, — прошептал граф, — неужели ты позволишь мне снова полюбить!.. Попросите графа де Морсера б гостиную, — сказал он Батистену, провожая прекрасную гречанку к потайной лестнице.
Нам необходимо объяснить причину этого посещения, которого, быть может, и ждал Монте-Кристо, но, наверное, не ждали наши читатели.
Когда Мерседес, как мы уже говорили, производила у себя нечто вроде описи, сделанной и Альбером, когда она укладывала свои драгоценности, запирала шкафы, собирала в одно место ключи, желая все оставить после себя в полном порядке, она не заметила, что за стеклянной дверью в коридор появилось бледное, мрачное лицо. Тот, кто смотрел через стекло, не будучи сам увиденным и услышанным, мог видеть и слышать все, что происходило у г-жи де Морсер.
Отойдя от этой двери, бледный человек удалился б спальню и поднял судорожно сжатой рукой занавеску окна, выходящего во двор.
Так он стоял минут десять, неподвижный, безмолвный, прислушиваясь к биению собственного сердца. Ему эти десять минут показались вечностью.
Именно тогда Альбер, возвращаясь с места дуэли, заметил в окне своего отца, подстерегавшего его, и отвернулся.
Граф широко раскрыл глаза, он знал, что Альбер нанес Монте-Кристо страшное оскорбление, что во всем мире подобное оскорбление влечет за собою дуэль, в которой одного из противников ожидает смерть. Альбер вернулся живой и невредимый; следовательно, его отец отомщен.
Непередаваемая радость озарила это мрачное лицо, словно последний луч солнца, опускающегося в затянувшие горизонт тучи, как в могилу.
Но, как мы уже сказали, он тщетно ждал, что Альбер поднимется в его комнаты и расскажет о своем торжестве. Что его сын, отправляясь сражаться, не захотел увидеться с отцом, за честь которого он мстил, это было понятно; но почему, отомстив за честь отца, сын не пришел и не бросился в его объятия?
Тогда-то граф, не имея возможности повидать Альбера, послал за его камердинером. Мы знаем, что Альбер велел камердинеру ничего не скрывать от графа.
Десять минут спустя на крыльце появился граф де Морсер, в черном сюртуке с воротником военного образца, в черных панталонах, в черных перчатках. Очевидно, он уже заранее отдал распоряжения, потому что не успел он спуститься с крыльца, как ему подали карету.
Камердинер сейчас же положил в карету плащ, в который были завернуты две шпаги, затем захлопнул дверцу и сел рядом с кучером.
Кучер ждал приказаний.
— На Елисейские поля, — сказал генерал, — к графу де Монте-Кристо. Живо!
Лошади рванулись под ударом бича, и пять минут спустя они остановились у дома графа.
Морсер сам открыл дверцу и, еще на ходу, как юноша, выпрыгнул на аллею, позвонил и вошел вместе со своим камердинером в широко распахнутую дверь.
Через секунду Батистен докладывал о графе де Морсере господину де Монте-Кристо, и тот, проводив Гайде, велел ввести Морсера в гостиную.
Генерал уже третий раз отмеривал шагами длину гостиной, когда, обернувшись, он увидел на пороге Монте-Кристо.
— А, это господин де Морсер! — спокойно сказал Монте-Кристо. — Мне казалось, я ослышался.
— Да, это я, — сказал граф; губы его судорожно кривились, он с трудом выговаривал слова.
— Мне остается узнать, — сказал Монте-Кристо, — чему я обязан удовольствием видеть графа де Морсера в такой ранний час.
— У вас сегодня утром была дуэль с моим сыном, сударь? — спросил генерал.
— Вам это известно? — спросил граф.
— Да, и мне известно также, что у моего сына были веские причины драться с вами и постараться убить вас.
— Действительно, сударь, у него были на это веские причины. Но все же, как видите, он меня не убил и даже не дрался.
— Однако вы в его глазах виновник бесчестья, постигшего его отца, виновник страшного несчастья, которое обрушилось на мой дом.
— Это верно, сударь, — сказал Монте-Кристо с тем же ужасающим спокойствием, — виновник, впрочем, второстепенный, а не главный.
— Вы, очевидно, извинились перед ним или дали какие-нибудь объяснения?
— Я не дал ему никаких объяснений, и извинился не я, а он.
— Но что же, по-вашему, означает его поведение?
— Скорее всего он убедился, что кто-то другой виновнее меня.
— Кто же?
— Его отец.
— Допустим, — сказал Морсер, бледнея, — но вы должны знать, что виновный не любит, когда ему указывают на его вину.
— Я это знаю… Потому я ждал того, что произошло.
— Вы ждали, что мой сын окажется трусом?! — воскликнул граф.
— Альбер де Морсер далеко не трус, — сказал Монте-Кристо.
— Если человек держит в руке шпагу, если перед ним стоит его смертельный враг и он не дерется — значит, он трус! Будь он здесь, я бы сказал ему это в лицо!
— Сударь, — холодно ответил Монте-Кристо, — я не думаю, чтобы вы явились ко мне обсуждать ваши семейные дела. Скажите все это своему сыну, может быть, он найдет, что вам ответить.
— Нет, нет, — возразил генерал с мимолетной улыбкой, — вы совершенно правы, я приехал не для этого! Я приехал вам сказать, что я тоже считаю вас своим врагом! Я инстинктивно ненавижу вас! У меня такое чувство, будто я вас всегда знал и всегда ненавидел! И раз нынешние молодые люди отказываются драться, то драться надлежит нам… Вы согласны со мной, сударь?
— Вполне; поэтому, когда я сказал вам, что я ждал того, что должно произойти, я имел в виду и ваше посещение.
— Тем лучше… Следовательно, вы готовы?
— Я всегда готов.
— Мы будем биться до тех пор, пока один из нас не умрет, понимаете? — сквозь зубы, с яростью сказал генерал.
— Пока один из нас не умрет, — повторил граф де Монте-Кристо, слегка кивнув головой.
— Так едем, секунданты нам не нужны.
— Разумеется, не нужны, — сказал Монте-Крис-то, — мы слишком хорошо знаем друг друга!
— Напротив, — сказал граф, — мы совершенно друг друга не знаем.
— Полноте, — сказал Монте-Кристо с тем же убийственным хладнокровием, — что вы говорите! Разве вы не тот самый солдат Фернан, который дезертировал накануне сражения при Ватерлоо? Разве вы не тот самый лейтенант Фернан, который служил проводником и шпионом французской армии в Испании? Разве вы не тот самый полковник Фернан, который предал, продал, убил своего благодетеля Али? А разве все эти Фернаны, вместе взятые, не обратились в генерал-лейтенанта графа де Морсера, пэра Франции?
— Негодяй! — воскликнул генерал, которого эти слова жгли, как раскаленное железо. — Ты коришь меня моим позором, быть может, перед тем, как убить меня! Нет, я не хотел сказать, что ты не знаешь меня; я отлично знаю, дьявол, что ты проник в мрак моего прошлого, что ты перечитал — не знаю, при свете какого факела, — каждую страницу моей жизни; но, наверно, в моем позоре все-таки больше чести, чем в твоем показном блеске! Да, ты меня знаешь, не сомневаюсь, но я не знаю тебя, авантюрист, купающийся в золоте и драгоценных камнях! В Париже ты называешь себя графом де Монте-Кристо; в Италии — Синдбадом-Мореходом; на Мальте — еще как-то, уж не помню. Но я требую, я хочу знать твое настоящее имя среди этой сотни имен, чтобы выкрикнуть его в ту минуту, когда я всажу шпагу в твое сердце!