— Ваше хладнокровие меня пугает, граф, — сказал Моррель. — Вы имеете власть над смертью? Человек ли вы? Или вы ангел? Бог?
И молодой офицер, никогда не отступавший перед опасностью, отступил перед Монте-Кристо, объятый невыразимым ужасом.
Но Монте-Кристо взглянул на него с такой печальной и ласковой улыбкой, что слезы увлажнили глаза Максимилиана.
— Многое в моей власти, друг мой, — отвечал граф. — Идите, мне нужно побыть одному.
Моррель, покоренный той непостижимой силой, которой Монте-Кристо подчинял себе всех окружающих, даже не пытался ей противиться. Он пожал руку графа и вышел.
Но, дойдя до ворот, он остановился, чтобы подождать Батистена, который показался на углу улицы Матиньон.
Тем временем Вильфор и д’Авриньи спешно прибыли в дом королевского прокурора. Они нашли Валентину все еще без чувств, и доктор осмотрел больную со всей тщательностью, которой требовали обстоятельства от врача, посвященного в страшную тайну.
Вильфор, не отрывая глаз от лиц д’Авриньи, ждал его приговора. Нуартье, еще более бледный, чем Валентина, еще нетерпеливее жаждующий ответа, чем Вильфор, тоже ждал, и все силы его души и разума сосредоточились в его взгляде.
Наконец д’Авриньи медленно проговорил:
— Она еще жива.
— Еще! — воскликнул Вильфор. — Какое страшное слово, доктор!
— Да, я повторяю: она еще жива, и это очень меня удивляет.
— Но она спасена? — спросил отец.
— Да, раз она жива.
В эту минуту глаза д’Авриньи встретились с глазами Нуартье: в них светилась такая бесконечная радость, такая глубокая и всепроникающая мысль, что доктор был поражен.
Он снова опустил в кресло больную, чьи бескровные губы едва выделялись на бледном лице, и стоял неподвижно, глядя на Нуартье, который внимательно следил за каждым его движением.
— Господин де Вильфор, — сказал, наконец, доктор, — позовите, пожалуйста, горничную мадемуазель Валентины.
Вильфор опустил голову дочери, которую поддерживал рукой, и сам поспешил за горничной.
Как только Вильфор закрыл за собой дверь, д’Авриньи подошел к Нуартье.
— Вы желаете мне что-то сказать? — спросил он.
Старик выразительно закрыл глаза; как нам известно, в его распоряжении был только этот единственный утвердительный знак.
— Мне одному?
— Да, — показал Нуартье.
— Хорошо, я постараюсь остаться с вами наедине.
В эту минуту вернулся Вильфор в сопровождении горничной, следом за горничной шла г-жа де Вильфор.
— Что случилось с бедной девочкой? — воскликнула она. — Она только что была у меня; правда, она жаловалась на недомогание, но я не думала, что это так серьезно.
И молодая женщина со слезами на глазах и с чисто материнской нежностью подошла к Валентине и взяла ее за руку.
Д’Авриньи наблюдал за Нуартье: старик широко раскрыл глаза, его щеки побледнели, на лбу проступили капли пота.
"Вот оно что!" — невольно сказал себе д’Авриньи, следя за направлением взгляда Нуартье, другими словами, взглянув на г-жу де Вильфор, твердившую:
— Бедной девочке надо лечь в постель. Давайте, Фанни, мы с вами ее уложим.
Д’Авриньи, которому это предложение давало возможность остаться наедине с Нуартье, одобрительно кивнул, но строго запретил давать больной что бы то ни было без его предписания.
Валентину унесли; она пришла в сознание, но не могла ни пошевельнуться, ни даже говорить, настолько она была разбита перенесенным припадком. Все же у нее хватило сил взглядом проститься с дедушкой, который смотрел ей вслед с таким отчаянием, словно у него вырывали душу из тела.
Д’Авриньи проводил больную, написал рецепты и велел Вильфору самому поехать в аптеку, лично присутствовать при изготовлении лекарств, привезти их и ждать его в комнате дочери.
Затем, снова повторив свое приказание ничего не давать Валентине, он спустился к Нуартье, тщательно закрыл за собою дверь и, убедившись в том, что никто их не подслушивает, сказал:
— Вы что-нибудь знаете о болезни вашей внучки?
— Да, — показал старик.
— Нам нельзя терять времени; я буду предлагать вам вопросы, а вы отвечайте.
Нуартье показал, что готов отвечать.
— Вы предвидели болезнь Валентины?
— Да.
Д’Авриньи на секунду задумался, затем подошел ближе к Нуартье.
— Простите меня за то, что я сейчас скажу, но ничто не должно быть упущено в том страшном положении, в котором мы находимся. Вы видели, как умирал несчастный Барруа?
Нуартье поднял глаза к небу.
— Вы знаете, отчего он умер? — спросил д’Авриньи, кладя руку на плечо Науартье.
— Да, — показал старик.
— Вы думаете, что это была естественная смерть?
Подобие улыбки мелькнуло на безжизненных губах Нуартье.
— Так вы подозревали, что Барруа был отравлен?
— Да.
— Вы думаете, что яд, от которого он погиб, предназначался ему?
— Нет.
— Думаете ли вы, что та же рука, которая по ошибке поразила Барруа, сегодня поразила Валентину?
— Да.
— Значит, она тоже погибнет? — спросил д’Авриньи, не спуская с Нуартье пытливого взгляда.
Он ждал действия этих слов на старика.
— Нет! — показал тот с таким торжеством, что самый искусный отгадчик был бы сбит с толку.
— Так у вас есть надежда? — сказал удивленный д’Авриньи.
— Да.
— На что вы надеетесь?
Старик показал глазами, что не может ответить.
— Ах, верно, — прошептал д’Авриньи.
Потом снова обратился к Нуартье:
— Вы надеетесь, что убийца отступится?
— Нет.
— Значит, вы надеетесь, что яд не окажет действия на Валентину?
— Да.
— Вы, конечно, знаете, не хуже меня, что ее пытались отравить, — продолжал д’Авриньи.
Взгляд старика показал, что у него на этот счет нет никаких сомнений.
— Почему же вы надеетесь, что Валентина избежит опасности?
Нуартье упорно смотрел в одну точку; д’Авриньи проследил направление его взгляда и увидел, что он устремлен на склянку с лекарством, которое ему приносили каждое утро.
— А, вот оно что, — сказал д’Авриньи, осененный внезапной мыслью. — Неужели вы…
Нуартье не дал ему кончить.
— Да, — показал он.
— Предохранили ее от действия яда…
— Да.
— Приучая ее мало-помалу…
— Да, да, да, — показал Нуартье, в восторге оттого, что его поняли.
— Вы, должно быть, слышали, как я говорил, что в лекарства, которые я вам даю, входит бруцин?
— Да.
— И, приучая ее к этому яду, вы хотели нейтрализовать действие яда?
Глаза Нуартье сияли торжеством.
— И вы достигли этого! — воскликнул д’Авриньи. — Не прими вы этой предосторожности, яд сегодня убил бы Валентину, убил бы мгновенно, безжалостно, до того силен был удар; но дело кончилось потрясением, и, во всяком случае, на этот раз Валентина не умрет.
Безмерная радость светилась в глазах старика, возведенных к небу с выражением бесконечной благодарности.
В эту минуту вернулся Вильфор.
— Вот лекарство, которое вы прописали, доктор, — сказал он.
— Его приготовили при вас?
— Да, — отвечал королевский прокурор.
— Вы его не выпускали из рук?
— Нет.
Д’Авриньи взял склянку, отлил несколько капель жидкости на ладонь и проглотил их.
— Хорошо, — сказал он, — пойдемте к Валентине, я дам предписания, и вы сами проследите за тем, чтобы они никем не нарушались.
В то самое время, когда д’Авриньи в сопровождении Вильфора входил в комнату Валентины, итальянский священник, с размеренной походкой, со спокойной и уверенной речью, нанимал дом, примыкающий к особняку Вильфора.
Неизвестно, в чем заключалась сделка, в силу которой все жильцы этого дома выехали два часа спустя, но прошел слух, будто фундамент этого дома не особенно прочен и дому угрожает обвал, что не помешало новому жильцу около пяти часов того же дня переехать в него со всей своей скромной обстановкой.