– Боже мой! Боже мой! Мое несчастное дитя в полной власти злодея! Одинокое! – закрывая лицо руками, простонала княгиня. Князь тоже от горя всплеснул руками.
– Продолжай, любезный! – овладевая собою, сказала женщина.
Теперь князь дивился мужеству нежной и чувствительной дотоле Улыбочки.
– Калиостро сказал, что наш ребенок нужен ему для исцеления княжича; будет-де он с ним вместе спать в одной колыбели и тем отгонять злых духов. Он тут много толковал весьма учено. Мы мало что поняли, но согласились. После того, как сын моей сестры был унесен в комнату княжича, мы уже доступа к нему не имели и ничего о нем не знали. Только граф нам говорил, что от нашего ребенка польза явная и сам он здоров. Мы верили. Что было нам делать?
– Говори! Говори все! – приказывала княгиня, нюхая соли и тяжко вздыхая.
Казимир пересохшими губами продолжал шептать, близко подступив и наклонясь к лицам внимавших ему родителей.
– Вот однажды Калиостро нас вызывает, подает сестре белое покрывало, на голову – позолоченный венец, в руки – слоновой кости палочку с цветком лилии на конце. Потом водит ее между семи свечей в высоких подсвечниках и окуривает ладаном. Потом надевает на руку золотое кольцо и велит выпить из золотой чаши. Что она пила, неизвестно. Только сказала после, что вкуса особого никакого не было, просто чистая вода. Когда сестра выпила, Калиостро стал читать над нею «Аве, Мария…» А последнее слово – Jesus – не добавил.
– Какое ужасное кощунство! Злодей! Злодей! – в ужасе прошептали князь и княгиня.
– Да, ваши сиятельства, истинно злодей! – повторил за ними Казимир.
В покое, где они теперь находились, сумрак между тем сгустился, и лишь лица озарялись отблеском золотистого сентябрьского заката.
– Когда сестра выпила чашу, он поцеловал ее в уста и сказал: «Теперь пойдем смотреть княжича!» Мы пошли за ним пустыми комнатами. Калиостро шел впереди, весело улыбался и с торжеством говорил, что княжеское дитя совершенно выздоровело. Наконец мы вошли и в детскую. Но в ней были опущены занавесы, так что было не светлее, чем теперь в покое ваших сиятельств. Видна была колыбелька, и в ней спал младенец. Да к тому же и повернулся к стене личиком. Тут Калиостро взял с нас обоих великую клятву никому не передавать тайну, которую нам поверит. Но мы обманули злодея. Мы клялись, но в уме добавили такие слова, что клятва стала недействительной.
– Какую же тайну доверил вам магик? – спросила трепещущая Улыбочка, ища опоры в стоявшем рядом не менее от ужаса обмирающем супруге.
– Он сказал нам: это спящее дитя – душою княжич, а телом – ребенок сестры моей; душу же последнего он в чаше дал испить сестре, а поцелуем оплодотворил чрево ее, и она зачнет и родит сына, в коем новым будет только тело, а душа ее прежнего ребенка. Тогда мы усомнились. Но скоро сестра удостоверилась, что подлинно от Калиострова поцелуя и чаши воды зачала и носит ребенка под сердцем.
– Может ли это быть! – вскричала в изумление княгиня.
– Это странно и невероятно. Впрочем, я читал, что адепты высочайших степеней действительно могут оплодотворять женщин одним поцелуем, – растерянно говорил князь.
– Нет! – вскричала княгиня. – Это наглая ложь! От поцелуя женщина зачать не может. Ты лжешь, негодяй! И на этой лжи я тебя поймала! Князь! Прикажи сейчас же связать его! – кричала она вне себя от гнева.
– Зачем же меня вязать, если я весь тут перед вашими сиятельствами, а сестра моя у садовника вашего сидит, – столь кротко сказал Казимир, что несчастная в самом деле осознала, что вязать бедного лакея ни к чему.
– Но ты все-таки лжешь! – крикнула она.
– Бог знает, лгу я или не лгу. Спросите сестру. Это ее дело. Она должна знать, как зачала. Но с тех пор, как попал к Калиостро в руки, потерял я концы и начала и не могу разобрать, где правда и в чем ложь, что свет и что тьма, где сон и где явь: все в голове моей магик перевернул.
– Он правду говорит, княгинюшка, – глубоко вздохнул князь. – И если от Калиостро первые вельможи без ума оказались, и мы сами собственное дитя отдали сему бродяге, не зная толком, кто он и откуда, то простому человеку, будучи у него в услужении, можно окончательно потерять и тот малый рассудок, который ему дан природой.
– Если он не лжец, то сумасшедший! – настаивала княгиня.
– Позовите сестру и спросите! – повторял Казимир.
– Мы спросим и твою сестру. Но ужели можно верить, что тело возвращенного нам сына – от ребенка твоей сестры, а душа – моего княжича! Это – ужас! Это – бред! Это – полное безумие! – восклицала княгиня.
– Он так говорил, – тупо уставясь в пол, повторял несчастный лакей. Окончив рассказ, он, казалось, совершенно обессилел.
– Но если так, то где же тело моего сына! – ломая руки, повторяла женщина. И вдруг заторопила князя:– Вели позвать сестру этого несчастного! Скорее! Пусть она скажет все, что знает.
Князь дернул сонетку звонка. Вошел камердинер, но прежде чем успел услышать приказание, сам объявил:
– Граф Александр де Калиостро-Феникс.
ГЛАВА LXXXV
Каменный человек
Люди князя были предупреждены о том, что когда бы ни явился благодетель, исцеливший княжича, немедленно приглашать графа и докладывать о его визите.
Итак, двери распахнулись, и Калиостро вошел с обычной важностью и спокойствием.
Внезапное появление магика в такую минуту совершенно смутило князя и княгиню. Калиостро остановился среди сумрачного покоя, сложив на груди руки, озаренный отсветом заката, пламеневшего в огромных окнах и разгоравшегося над Невою. Весь в черном, он сверкал лишь несколькими украшавшими руки и кафтан бриллиантами. Лицо магика белело, как маска, мрачно-неподвижное. Казалось, грозный судья предстал пред виновными, готовый карать. Самоуверенность его была так велика, что ни князь, ни княгиня не нашли слов и молчали, оставаясь на том же месте у окна, где расспрашивали Казимира.
Что до последнего, то, услышав о прибытии своего господина, он стал дрожать мелкой дрожью, вытянувшись, прижав руки к тощему туловищу и широко открытыми глазами уставясь на дверь, куда тот должен был войти. И затем уже не сводил полного ужаса взора с магика. Постояв неподвижно несколько мгновений, Калиостро опустил взгляд с небес на грешную землю и быстро оглядел и лица, и комнату, и все, что в ней было.
– Князь, благоволите приказать осветить сей сумрак, – сказал он затем, – мне нужно хорошенько рассмотреть этого, этого… – Он несколько раз ткнул указательным пальцем в сторону Казимира. При этом несчастные каждый раз весь скрючивался, точно его били в грудь.
Князь молча дернул сонетку и приказал появившемуся слуге внести свет, сам удивляясь власти и над собой магика, которого еще за минуту назад считал шарлатаном и даже злодеем, а теперь ему повиновался.
Внесены были зажженные канделябры. Комната озарилась пламенем восковых свечей, с которым страши смешивался отсвет заката, придавая всему лихорадочным болезненный колорит и разлагая тени в фантастическун радугу. Скованные непостижимым оцепенением, князь и княгиня оставались безмолвны. Казимир по-прежнему не спускал глаз с магика и дрожал.
Тяжелой походкой Калиостро прошелся взад и вперед по комнате так, что слуга все время оставался в поле его зрения. Затем вдруг стал медленно наступать на него. С каждым его шагом Казимир отступал назад, пока не уперся в стену и тут замер. Магик остановился на некотором расстоянии и начал махать, на него руками, делая странные жесты пальцами; почти сразу же веки слуги сомкнулись, он стал неподвижен, как будто уснул стоя. Чародей спокойно улыбнулся. Потом подошел к Казимиру и поднял одну его руку. Тот так и стоял с поднятой рукой. Потом оттянул ему нижнюю челюсть. Слуга так и оставался с открытым ртом. Калиостро раздвинул ему веки правого глаза. Незрячий зрачок тускло сверкнул, и несчастный оставался с одним открытым, а другим закрытым глазом.
– Боже мой! Что вы с ним делаете, граф? – дрожащим голосом спросил князь Сергей Федорович.