– Вы правы, Жильбер, кажется, вы тогда и в самом деле постучали пальцем по голове и проговорили: «Здесь со мною обращаются словно с дворовой собакой, но даже Маон счастливей меня». А я вам ответила, что, дескать, зря они вас не любят, и, будь вы моим братом, я бы вас любила. И мне кажется, что слова эти шли у меня из сердца, а не из головы. Но, может, я и ошибаюсь – я ведь не читала «Философского словаря».
– Вы были не правы, Николь.
– А потом вы обняли меня. «Вы сирота, Николь, – сказали вы, – я тоже; из-за наших унижений и нищеты мы с вами ближе, чем обычные брат и сестра. Давайте же любить друг друга, Николь, словно так оно и есть на самом деле. К тому же, если бы так оно и было, общество не позволило бы вам любить меня так, как мне этого хочется». А потом вы меня поцеловали.
– Возможно.
– Значит, вы тогда говорили так, как думали?
– Безусловно. Люди почти всегда думают так, как говорят в данный миг.
– Так что сегодня…
– Сегодня я на пять месяцев старше, я научился кое-чему, чего не знал раньше, и догадываюсь кое о чем, чего пока не знаю. Сегодня я думаю иначе.
– Значит, вы двоедушны, вы лжец и лицемер? – вспылив, воскликнула Николь.
– Не более чем путешественник, которого спрашивают, что он думает о пейзаже, когда он стоит в долине, а потом задают ему тот же вопрос, когда он взобрался на гору, закрывавшую ему горизонт. Теперь я вижу более широкую картину – вот и все.
– Выходит, вы на мне не женитесь?
– Я никогда не обещал жениться на вас, – презрительно ответил Жильбер.
– Вот как! – выйдя из себя, вскричала девушка. – Мне кажется, что Николь Леге и Себастьен Жильбер друг друга стоят!
– Каждый человек стоит любого другого, – возразил Жильбер, – только природа или образование заложили в разных людей различные достоинства и способности. В зависимости от того, больше или меньше развиваются эти достоинства и способности, люди больше или меньше удаляются друг от друга.
– И раз ваши достоинства и способности развиты больше моих, вы от меня удаляетесь.
– Естественно. Вы еще не умеете рассуждать, Николь, но уже начинаете понимать.
– Ну еще бы! Я понимаю! – вскричала Николь.
– Что же вы понимаете?
– Что вы бесчестный человек.
– Это не исключено. Многие рождаются с дурными инстинктами, но существует воля, которая помогает их исправить. Господин Руссо тоже родился с дурными инстинктами, однако он их исправил! Я поступлю так же, как господин Руссо.
– О боже! Как я могла полюбить такого человека? – воскликнула Николь.
– Да вы меня и не любили, Николь, – холодно отозвался Жильбер, – просто я вам нравился. Вы приехали из Нанси, где видели лишь семинаристов, которые были вам смешны, да военных, которых вы опасались. Мы с вами были молоды, невинны и полны желания лишиться последнего из этих качеств. Природа говорила в нас тоном, не терпящим возражений. Когда мы испытываем желание, что-то загорается у нас в крови, какое-то беспокойство, от которого мы хотим избавиться с помощью книг, а они его только усиливают. И вот, читая одну из этих книг – помните, Николь? – вы мне не уступили, нет, я ведь ни о чем вас не просил, а вы ни в чем мне не отказывали, – мы просто нашли тогда слово, доселе нам неизвестное. Месяц или два этим словом было слово «счастье». Месяц или два мы жили, а не существовали. Но если мы два месяца дарили счастье друг другу, разве это означает, что мы должны быть счастливы друг с другом вечно? Полно, Николь, если человек обязуется давать и получать счастье, он отказывается тем самым от свободы выбора, а это просто нелепо.
– Поступить так со мною вас научила философия? – спросила Николь.
– Думаю, да, – ответил Жильбер.
– Значит, для философов нет ничего святого?
– Нет, есть, это – разум.
– Стало быть, я, хотевшая остаться честной девушкой…
– Простите, но сейчас говорить об этом слишком поздно.
Николь бледнела и краснела попеременно, словно ее колесовали и каждый оборот колеса заставлял кровь ее совершать круг по телу.
– Вы весьма порядочны, – проговорила она. – Женщина всегда порядочна, как вы любили меня утешать, если верна тому, кого выбрало ее сердце. Вы помните эту вашу теорию относительно брака?
– Я говорил: не брак, а союз, Николь, так как я никогда не женюсь.
– Никогда не женитесь?
– Нет. Я хочу стать ученым и философом. Наука требует одиночества для ума, а философия – для тела.
– Господин Жильбер, вы жалки, и мне кажется, что я сто́ю больше, чем вы.
– Давайте подытожим, – вставая, отозвался Жильбер. – А то мы просто теряем время: вы – оскорбляя меня, я – выслушивая ваши оскорбления. Вы любили меня, потому что это вам нравилось, не так ли?