В ответ послышался вздох.
– Вы устали, понимаю.
– Да, я в изнеможении.
– Пусть ваша усталость исчезнет, я так хочу.
– Ах!
– Ну что?
– Благодарю.
– Вы по-прежнему чувствуете усталость?
– Нет.
– Вы видите гонца?
– Погодите… Да, да, он поднимается по большой каменной лестнице. Перед ним идет лакей, на нем синяя с золотом ливрея. Идут через просторную гостиную, полную позолоты. Гонец входит в освещенный кабинет. Лакей отворяет ему дверь и удаляется.
– Что вы видите?
– Гонец кланяется.
– Кому он кланяется?
– Погодите. Он кланяется мужчине, сидящему за столом спиной к двери.
– Как одет этот мужчина?
– Разряжен, словно для бала.
– Есть ли на нем знаки отличия?
– Широкая голубая лента через плечо.
– Его лицо?
– Не вижу… А!
– Что?
– Он оборачивается.
– Какое у него лицо?
– Живой взгляд, неправильные черты, превосходные зубы.
– Какого он возраста?
– От пятидесяти до пятидесяти восьми лет.
– Герцог! – шепнула графиня на ухо маршалу. – Это герцог.
Маршал кивнул головой, что должно было означать: да, это он, но давайте слушать.
– Далее? – повелительно произнес Бальзамо.
– Гонец передает человеку с голубой лентой…
– Называйте его герцогом, это герцог.
– Гонец, – откликнулся послушный голос, – передает герцогу письмо, которое он достал из кожаного мешка, что висит у него за спиной. Герцог распечатывает письмо и внимательно его читает.
– Затем?
– Берет перо, лист бумаги и пишет.
– Пишет! – пробормотал Ришелье. – Ах, черт возьми! Знать бы, что он пишет – вот это было бы прекрасно!
– Скажите мне, что он пишет, – приказал Бальзамо.
– Не могу.
– Вы слишком далеко. Войдите в кабинет. Вошли?
– Да.
– Гляньте через его плечо.
– Да.
– Теперь разбираете?
– У него плохой почерк: мелкий, неровный.
– Читайте, я так хочу.
Графиня и Ришелье затаили дыхание.
– Читайте, – повторил Бальзамо еще более повелительно.
– «Сестра моя», – произнес дрожащий неуверенный голос.
– Это ответ, – вместе выдохнули герцог де Ришелье и графиня.
– «Сестра моя, – повторил голос, – успокойтесь: в самом деле, мы пережили кризис; в самом деле, он был весьма опасен, но все уже позади. С нетерпением жду завтрашнего дня, потому что завтра в свой черед намереваюсь перейти в наступление, и все предвещает мне решительный успех. Руанский парламент – это прекрасно, милорд X. – прекрасно, петарды – прекрасно.
Завтра буду работать с королем, затем добавлю к этому письму постскриптум и пошлю его Вам с тем же гонцом».
Бальзамо простер левую руку к дверям и, казалось, с мучительным трудом вырывал у голоса каждое новое слово, правою же тем временем поспешно записывал строчки, которые выходили из-под пера г-на де Шуазеля.
– Это все? – спросил Бальзамо.
– Это все.
– Что теперь делает герцог?
– Складывает вдвое лист, на котором писал, потом еще раз вдвое, и прячет его в маленький красный бумажник, который достал из левого кармана.
– Вы слышали? – обратился Бальзамо к графине, остолбеневшей от изумления. – А теперь?
– Теперь он что-то говорит гонцу и отпускает его.
– Что он ему говорит?
– Мне был слышен только конец фразы.
– Что именно?
– «В час у решетки Трианона». Гонец кланяется и уходит.
– Так и есть, – заметил Ришелье, – он назначил гонцу встречу после конца работы, как было сказано в письме.
Движением руки Бальзамо призвал его к молчанию.
– А что теперь делает герцог? – спросил он.
– Встает. В руке у него письмо, которое ему привезли. Идет прямо к постели, заходит в альков, нажимает пружину, открывает железный ларец. Бросает письмо в ларец и запирает его.
– О! – хором вскричали герцог и графиня, у которых в лице не осталось ни кровинки. – О! Воистину, это чародейство!
– Вы узнали все, что хотели, сударыня? – осведомился Бальзамо.
– Господин граф, – с ужасом приблизившись к нему, произнесла графиня, – вы оказали мне услугу, за которую я с радостью расплатилась бы десятью годами жизни, а вернее, за которую я никогда не смогу расплатиться. Просите у меня, чего хотите.
– Ах, сударыня, вы же знаете, это входит в наш с вами счет.
– Скажите же, скажите, чего вы желаете.
– Еще не время.
– Что ж! Когда время придет, просите хоть миллион…
Бальзамо улыбнулся.
– Эх, графиня, – вскричал маршал, – с бо́льшим успехом вы сами могли бы попросить миллион у графа. Не кажется ли вам, что человек, знающий то, что знает граф, а главное, видящий то, что он видит, прозревает золото и алмазы в чреве земли с тою же легкостью, с какой читает в людских сердцах?