Катков специально приезжал в Петербург для встречи с диктатором, а затем заставил и графа Толстого сделать визит Лорис-Мели-кову. По свидетельству Е.М. Феоктистова, в ту пору высокопоставленного чиновника Министерства просвещения, граф успокоил и того и другого заявлением, что в дела Министерства просвещения не вмешивается. Феоктистов рассказывает, что диктатор сокрушил Д.А. Толстого чужими руками, при этом оставшись сам в тени: «Аорис устроил дело очень ловко, он как будто не принимал участия в падении Толстого, а орудием этого явился тогдашний министр внутренних дел Маков»347. С этим трудно согласиться, имея в виду бурную и длительную общественную реакцию на отставку министра народного просвещения: и противники и приверженцы Лорис-Ме-ликова восприняли ее как крупную победу диктатора. Да и сам он считал эту акцию одной из своих главных заслуг, от которой и не думал отказываться. Свершив ее, он не мог остаться в тени уже в силу своего особого статуса, когда ответственность за все происходившее в стране так или иначе падала на него. Другое дело, что в подготовке отставки министра просвещения он использовал внутренние противоречия в правительстве, в частности, конфликт Л.С. Макова с Толстым, о котором рассказывает Е.М. Феоктистов.
«Гр. Лорис-Меликов не без больших затруднений достиг своей цели, — записал военный министр итоги разговора с Михаилом Та-риеловичем на эту тему, — государь упорно поддерживал Толстого; но вынужден был, наконец, решиться на удаление министра, умевшего заслркить всеобщую ненависть. Мера эта, несомненно, произведет хорошее впечатление во всей России, и Лорис-Меликову все скажут искреннее спасибо»348. Вместо Толстого министром народного просвещения был назначен А.А. Сабуров, познакомившись с которым позднее, Д.А. Милютин признал в нем своего единомышленника. С братом его П.А. Сабуровым, послом России в Германии, военный министр был в постоянном контакте.
Отставку министру просвещения царь подписал 18 апреля — в Страстную пятницу, накануне Светлого воскресения Христова. И на Пасху в самых разных кругах образованного общества христосовались с возгласом: «Толстой сменен, воистину сменен», отмечая, что это «красное пасхальное яичко» преподнес подданным империи Лорис-Меликов. Само имя Толстого стало своего рода символом правительственной политики, идущей вразрез с общественными интересами, и его отставка не могла восприниматься иначе как поворот правительственного курса навстречу обществу. Она принесла Лорис-Меликову едва ли не большую популярность, чем его обращение «К жителям столицы». Смещение ненавистного министра уже было как бы началом исполнения обещания «оградить законные интересы общества». К ликованию либеральной печати присоединился голос «Народной воли», признавшей, что «отставка этого министра народного помрачения есть действительная заслуга диктатора»349.
Но каждая победа диктатора увеличивала и число его врагов — скрытых и явных. М.Н. Каткова Михаил Тариелович изначально воспринимал в числе возможных противников: негативный отклик «Московских ведомостей» на обращение начальника Верховной распорядительной комиссии «К жителям столицы» в этом убеждал. С настороженностью следя за действиями диктатора и собирая о нем сведения от своих осведомителей, Катков до поры воздерживался от явных выпадов против него. При вступлении на пост начальника Верховной распорядительной комиссии Лорис-Меликов попытался заручиться поддержкой влиятельной московской газеты, вступив в переговоры с ее редактором-издателем. Михаил Тариелович рассказывал К.П. Победоносцеву, что «обо всем договорился с Катковым», в бытность его в Петербурге где-то в конце февраля. Подачу Катковым письма императору 11 марта 1880 г. граф рассматривал как нарушение договоренности: «Нехорошо с его стороны, не сказав мне, писать такие письма и еще задевать в них Верх<овную> комиссию»,— цитирует Победоносцев Лорис-Меликова. Сам диктатор, по-видимому, договоренность выполнял: Константин Петрович сообщал Каткову, что жалобы на него московского генерал-губернатора Лорис-Меликов оставляет без последствий350. Но едва прошел месяц с учреждения Верховной распорядительной комиссии, как тот, кто называл себя «сторожевым псом самодержавия», вступил в открытую конфронтацию с диктатором.
В передовой, посвященной отказу французского правительства выдать русским властям Л.Н. Гартмана, участника покушения на царя, дается развернутая и прямая критика диктатуры. «Мы так странно ведем дела, — объясняет Катков невыдачу Гартмана, — что в умах французов могла зародиться уверенность, что власть в России если не завтра, то послезавтра достанется тому же Гартману или Лаврову». Все кругом сомневаются, по словам издателя московской газеты, в прочности нашего положения, «видя, как неясна и неопределенна наша правительственная программа, как силен повсюду господствующий у нас обман и как нагло предъявляет свои требования вражеская крамола, с которой правительство борется — не борется»351. Упреки Каткова адресуются правительству, Верховная распорядительная комиссия прямо в его статье не называется. Но все понимали, против кого направлялся обличительный пафос «Московских ведомостей»: борьбу с крамолой возглавлял Лорис-Меликов.
В либеральной группировке, складывавшейся вокруг диктатора, возник вопрос о необходимости дать московской газете цензурное предостережение. Встревоженный К.П. Победоносцев, не менее чем Катков стоявший на страже царской власти, поспешил снестись с министром внутренних дел Л.С. Маковым. «Какой же был бы скандал и какая беда правительству, если бы это свершилось», — высказался он по поводу возможной цензурной кары своему единомышленнику. «Ну, поверьте, Константин Петрович, на столько-то у меня хватит нюху», — многозначительно ответствовал Маков. От Победоносцева Катков узнал, что «известная статья по пов[оду] Гартмана» «очень понравилась цесаревичу»352.
Все более ожесточавшийся против Лорис-Меликова ведущий публицист самодержавия после отставки Д.А. Толстого становится непримиримым врагом диктатора, хотя и сознавал, что у того есть немало сторонников в «верхах». «Мой совет Вам: не смущаться и продолжать делать свое дело, но быть осторожнее, — рекомендовал К.П. Победоносцев. — В умах господствует все та же путаница невообразимая, в правительстве — все еще полное метание мысли»353. Необъявленная война всесильному диктатору до поры («на некоторое по крайней мере время», как советовал Победоносцев) перемещается Катковым со страниц его газеты за кулисы политики.
* * *
Далеко не все знавший о подводных течениях в дворцовых сферах, Лорис-Меликов после одобрения его апрельского доклада императором и наследником, а также осуществившегося плана смещения Д.А. Толстого, действует все более уверенно. В Аничковом дворце его встречают весьма любезно. Не без тактических соображений диктатор назначил К.П. Победоносцева на пост обер-прокурора Святейшего синода (который до этого занимал министр просвещения). Бывший профессор гражданского права, по слухам, был весьма доволен назначением, как и бывший ученик его — цесаревич.
Как рке говорилось, Верховная распорядительная комиссия, последнее заседание которой состоялось 1 мая, летом не собиралась, но члены ее работали, выполняя поручения начальника и отчитываясь перед ним за сделанное354. Лорис-Меликов готовил объединение под своим главенством всех сил полиции и жандармерии, одновременно все большее внимание уделяя деятельности, которую называл «созидательной»: «восстановлению потрясенного порядка».