Политическая карьера Лорис-Меликова, еще остававшегося министром внутренних дел, но уже не пользовавшегося неограниченными полномочиями, превращавшими его в диктатора, явно клонилась к концу. Иностранные послы в своих донесениях отмечали упадок влияния Лорис-Меликова на государственные дела, усматривая главную причину нового положения министра в отношении к нему царя. Определявшееся идейно-политическими соображениями, отношение это осложнялось чувством личной неприязни ближайшему советнику отца, возникшей по причине близости министра к княгине Юрьевской. Именно Михаилу Тариеловичу поручает Александр III переговоры с морганатической супругой отца, стремясь удалить ее из Зимнего дворца и из столицы. Добросовестно выполняя поручения царя, в которых Лорис-Меликов склонен был усматривать особое доверие к себе, он пытался оградить и интересы второй царской семьи509.
Однако доверительные отношения с новым самодержцем, несмотря на усилия Михаила Тариеловича, у него явно не складывались. Интуиция, политическое чутье, здравый смысл, которыми Александр Александрович обладал не в меньшей мере, чем Лорис-Меликов, заставляли его с заведомым недоверием отнестись к проекту министра. Курс на 5*аШ$ цио самодержавия диктовался и сложившимся типом мышления. Опасность реформ по-своему подтверждал и опыт царствования отца. Кончина его являлась как бы грозным предупреждением тем, кто пытается нарушить веками складывавшийся порядок. Усиливавшееся влияние К.П. Победоносцева и объяснялось тем, что его позиция была Александру III близка и понятна, а лорис-меликовская — чужда и неприемлема.
Но чем сильнее ощущал Лорис-Меликов нерасположение к себе Александра III, тем, как ни пародоксально, его действия становились более свободными, а защита намеченных преобразований решительней. 12 апреля 1881 г. он представил царю всеподданнейший доклад, где его прежние предложения были повторены в более развернутом и дополненном виде, а главное — в более твердых и четких формулировках. Здесь нет, как в докладах Александру II, недоговоренностей, смягчающих выдвинутые вопросы, нет и оговорок, выражающих готовность отложить решение тех задач, которые окажутся неугодными. Собрав воедино выдвинутые им в предшествующих докладах предложения, Лорис-Меликов излагает их сухим, протокольным языком как необходимые и неотложные требования. О стиле доклада дает представление хотя бы пункт 4, касавшийся печати, к которой Александр III относился с болезненной неприязнью, а Победоносцев требовал немедленно «покончить разом со всеми разговорами» о ее свободе. Лорис-Меликов хотя не в полной мере, но осведомленный о подобном настрое царя и его ближайшего советника, предлагал «безотлагательно и окончательно решить вопрос о положении печати»: «Обеспечить ей гласность и спокойное обсуждение общественных вопросов»510 511.
Столь же непреклонно сформулированы требования пересмотра земского и городового положения, крестьянского положения, преобразования местной администрации и т. д.
Пункт 7 доклада излагал меры к устранению хозяйственного расстройства: понизить выкупные платежи, «регулировать переселения излишка крестьянского населения в многоземельные местности, предоставив им на прочных условиях казенные свободные земли, а также устроить крестьянам кредит на покупку земель у частных владельцев... В возможной скорости перевести всех остающихся еще временно обязанными крестьян на выкуп, в виде общей правительственной меры»2. В докладе предусматривалась отмена подушной подати и пересмотр паспортной системы. Лорис-Меликов одновременно пытается обеспечить практическое решение выдвинутых задач, однако оно было остановлено оппозицией К.П. Победоносцева, Н.П. Игнатьева и М.Н. Островского.
Против мер, подготовленных Лорис-Меликовым, Победоносцев неизменно выступал и после его отставки. Так, он признавался, что «желал бы потопить крестьянский поземельный банк», считая его «фальшивым учреждением — одним из звеньев той фальшивой цепи, которую заплела политика Л<орис>-Меликова и Абазы». В попытке облегчить крестьянам приобретение земли обер-прокурор Синода увидел «трату государственных денег и внесение в народное сознание начал развращающих»512.
Политика Лорис-Меликова действительно «заплела цепь», подготовив в едином комплексе ряд социально-экономических и политических преобразований, взаимообусловленных и как бы продолжающих одно другого. За осуществлением каждого из них возникала цепная реакция: одни не мыслились без других. Повторяя в докладе 12 апреля главное положение январского доклада 1881 г. — о призыве выборных от общества, — Аорис-Меликов снова подчеркнул его неразрывную связь с задуманными хозяйственными, финансовыми, административными реформами. Это предложение министр внутренних дел поставил не в перечне запланированных преобразований, а особняком, как «второе необходимое условие» для их выполнения. Первым он полагал создание однородного правительства, с министрами, придерживающимися одного направления.
Снова и снова убеждал министр самодержца, что на прерогативы его власти эта мера не покушается: принципа самодержавия законосовещательное собрание призванных не затронет. Аорис-Меликов особо оговаривает, что обсуждению общественных представителей будут подлежать лишь хозяйственные и экономические меры, к совещаниям об изменениях в законе о печати или по поводу реорганизации полиции они привлекаться не будут513.
Призыв общественных представителей и привлечение их к совещательной законотворческой деятельности, повторял Аорис-Меликов уже неоднократно высказанную мысль, даст возможность власти до утверждения законов узнавать действительное общественное мнение и избавит ее от последующих изменений. А общество оградит от законодательных сюрпризов и, удовлетворяя его стремление к общественному служению, возбудит в нем «чувство солидарности с правительством и нравственной ответственности за издаваемые законы»514. Предельно четкая постановка вопроса о назревших преобразованиях, категоричность, с которой докладчик настаивал на введении общественного представительства, требовали столь же ясного и определенного ответа.
Думается, что доклад 12 апреля в этом смысле оказал на Александра III едва ли не большее воздействие, чем призывы Победоносцева и Каткова к решительным заявлениям и действиям.
* * *
Лорис-Меликов, по сути, поставил нового, еще не коронованного императора перед безотлагательной необходимостью обозначить правительственную программу — или приняв предложенную министром, предварительно в общих чертах одобренную Александром II, или заявить свою, «новую политику». Выбор Александр Александрович уже сделал, предстояло лишь объявить о нем в подходящий момент, избежав эксцессов. Царь назначил на 21 апреля совещание, которое, по свидетельству военного министра, было «вызвано весьма серьезными объяснениями Лорис-Меликова с Государем о необходимости так или иначе выйти, наконец, из настоящей неизвестности и замкнутости»515. В признании этой необходимости позиции министра внутренних дел и обер-прокурора Синода совпали.
Александр III попытался сам определить состав участников, исключив из него П.А. Валуева, С.Н. Урусова и Д.Н. Набокова. Только при содействии Победоносцева Лорис-Меликов добился лишь приглашения министра юстиции Набокова.
20 апреля, съехавшись у министра финансов А.А. Абазы, Лорис-Меликов и военный министр более всего боялись, чтобы совещание не утонуло в частных вопросах: необходимо было определить судьбу проекта Лорис-Меликова и тем самым направление текущей политики. Они ожидали решительной схватки, и Лорис-Меликов, по словам Милютина, не предвидел «ничего хорошего»516.
Однако противники избрали иную тактику: от прямого столкновения они как раз уклонялись.
Обмениваясь резко отрицательными оценками деятельности министра внутренних дел и его сторонников, царь и ставший его ближайшим советником Победоносцев внешне вели себя с ними весьма благожелательно. Строя планы поворота к «новой политике» и соответствующих смещений непригодных для нее лиц, пытались создать впечатление мира и согласия в «верхах». По сведениям Д.А. Милютина, после разрыва отношений с либеральными министрами, последовавшего за заседанием 8 марта, Победоносцев 15 апреля приезжал к Лорис-Меликову с объяснениями, уверяя, что его роль в пресловутом совещании 8 марта понята «в превратном смысле»517. Хотя Константин Петрович приписывает инициативу этих объяснений Лорис-Меликову, имея в виду упоминавшееся лицемерное письмо обер-прокурора министру 8 марта, скорее можно поверить записи Милютина. Победоносцев считал, что время открытого выступления против либеральной группировки в верхах еще не пришло, и объяснял это Каткову, торопившему с таким выступлением518.