А китайцев Петька только одного и видел, товарища Суня. Которого никто не вербовал и не пригонял. Сам приехал, хотя из русских слов знал только «хоросо», «товариса» и «Ленин». Хороший был красноармеец, все мечтал — когда русский язык подучил — как победят они здесь всех господ и панов, да помогут китайцам своих господ прогнать. Рассказывал Сунь про жизнь китайскую. Паршиво там живется, честно говоря, голодно. Жаль, убили Суня под Юзовкой…
Загрустил Уткин, но бдительности не потерял, зорко посматривая в осколочек зеркала, укрепленный на подоконнике.
Нет, не верил он в загробный мир, ни с гуриями, ни с арфами. Однако где-то, глубоко-глубоко в душе, верилось ему, что есть где-то в невообразимой дали такое местечко, где ждут его товарищи по оружию. Товарищ Сунь сидит, поблескивая круглыми очочками, и Левка-Левонтий — это поп так над его родителями при крещении поиздевался — ослепительно улыбается, потому что все его зубы на месте, а не выбиты петлюровцами перед расстрелом. Матрос Тарас, чья тельняшка не прострелена пулеметной очередью, тоже сидит там, и товарищ Дзинтарс, чей лоб не обезображен вырезанной кровавой звездой… Они все там: Кастусь и Равиль, Мишка и Тихон, Гордей Иванович и Андрюха…
Вспомнились Петьке его товарищи погибшие и загрустил он еще больше. Ну как и вправду встретят они тебя, да и спросят: мол, как там дела на земле, Петруха? Построили ли вы царство свободы? По всей ли земле коммунизм или гидра еще сопротивляется?
И что им тогда отвечать? Что не дотянул он до светлого будущего совсем чуть-чуть, может год, может пару лет? Потому что влез по собственной глупости в ловушку и теперь сидит в заброшенном охотничьем домике, окруженный петлюровцами?
Стоял их поезд на станции Яблоневка. Черт его знает, почему так станцию назвали, ибо не было поблизости не то, что яблонь, а и вообще садов. Может, построили ее возле имения графа Яблонского, может, на постройку купец Яблонев отстегнул из тугой мошны, даже бог не знает, потому что нет его, бога-то.
Остановился здесь поезд, на котором четвертая рота на Южный фронт ехала, вовсе не по своей воле, и уж точно не для того, чтобы дать отдых бойцам. Ходила тогда по Украине великая сила самых разных банд. Тут тебе и батька Кныш и батька Гнат и батька Гнут и батька Прут. И пакостничали эти батьки, как шкодливые коты, невозможным образом. По всей дороге рельсы разобрали. Едешь-едешь, тпру, стоп, остановка: впереди пути разобраны. Пока починишь… Вот так и ехали: час катишь, полдня дорогу восстанавливаешь.
Другие красноармейцы воспользовались краткой передышкой и затеяли варить кашу-шрапнель на костерке, а Уткин, второй день маявшийся животом и не то, что есть, но даже и смотреть в сторону еды, разговорился со старичком в черном мундире и фуражке с серебряной кокардой — станционным смотрителем. Отчего это, мол, у вас станция Яблоневка называется, а яблонь — хоть бы для смеха одна.
Старичок, седые усы, рассказал, что никакой путаницы нет. Яблони действительно водятся здесь в больших количествах, только что не прямо у станции, а чуть дальше в лес, возле деревни Яблоневка, по которой, собственно, и станцию назвали.
Тут бы Петьке и успокоиться, да упомянул смотритель, что яблоки в саду растут прямо-таки необыкновенные: огромные, желтые, на свет посмотришь — все косточки видны до единой. А уж аромат…
Загорелось тогда красноармейцу Уткину взглянуть на эти чудо-яблоки. Взял он карабин, мешок пустой на плечи закинул, да и отправился в лес, командира не предупреждая. А зачем? Пути еще нескоро починят, а командир и запретить этот яблочный анабазис может.
Про то, что рельсы не сами по себе в стороны расползлись Петька не подумал.
Шагал себе боец по узкой лесной дороге, почти тропке, да размышлял о том, что если яблоки здесь и вправду такие замечательные, то надо бы место запомнить, чтобы потом, при коммунизме, вернуться и взять на развод черенков. Или хотя бы сейчас семечек в горсть набрать.
Петька воевал за светлое будущее, но прекрасно понимал, что сразу после окончания войны и победы Мировой революции светлое будущее само собой не появится. И лежать на печи, ожидая, когда же придут добрые дяди и построят тебе коммунизм с чудо-машинами, что сами и жнут, и веют, и кашу жуют, да тебе в рот пропихивают, тоже не очень-то получится. Придется, отложив винтовку, самим рукава засучивать, да за дело приниматься. Голубые города сами из земли не вырастут, чай, не грибы: кто-то должен и стены класть и краску разводить. Голубую.