Противостояние замерло в шатком равновесии.
На первый взгляд, перевес казался за обороняющимися: на брусчатке площади валялись семь неподвижных тел — люди в чёрной форме, те самые, что ещё недавно были живой силой правопорядка. Однако стоило лишь взглянуть внимательнее на состояние академической группы, как иллюзия уверенности начинала рассыпаться.
Одалиска — старшая из баронесс — прижимала к груди повреждённую руку, из предплечья которой белесым стержнем торчала кость. Ситуация выглядела бы устрашающе, если бы не неистовый боевой задор, с которым она продолжала щедро осыпать проклятиями агентов, нисколько не заботясь о приличиях. Ни шок, ни боль, ни кровопотеря, судя по всему, не могли сломить её решимости. Более того, этот странный контраст между звериной яростью и физическим изнеможением вызывал у противников неосознанное отступление — словно сама баронесса стала каким-то инфернальным воплощением боли, от которой хотелось держаться подальше.
Громила Борх выглядел ненамного лучше. Лицо покрытое ссадинами, левый глаз заплыл, движения неровные, иногда он останавливался, встряхивал головой, словно сбрасывая пелену и пытаясь вернуть резкость восприятия. Казалось, он балансирует на грани между сознанием и бессознательностью, но всё ещё держится — стоически, по-звериному упрямо, как танк, забывший, что у него пробито полтора двигателя.
Тем временем агенты, судя по короткому жесту командира, начали молча смыкаться в кольцо, перегруппировываясь, чтобы исключить любую попытку бегства. Они двигались слаженно, без лишних слов — словно предчувствуя, что в этом противостоянии каждое движение может стать последним.
Командовал ими человек, которого Андрей узнал не сразу — слишком уж неуместным казалось его появление в этом хаосе. Но стоило присмотреться — и сомнений не осталось: это был Пал Палыч, доверенный помощник его дядюшки, Начальника Управления Внутренней Безопасности, а по совместительству — серый кардинал Тайной Канцелярии, человек, чьё имя чаще звучало шёпотом, чем вслух.
Пал Палыч говорил спокойно, почти примирительно — как человек, привыкший к переговорам, но не забывший при этом, что за его спиной стоят силы, способные переломить любую волю. Он призывал к благоразумию, предлагал не усугублять ситуацию, уверяя, что дело можно уладить мирно — достаточно лишь передать младшую баронессу Свен властям и разойтись по-хорошему.
Но даже самые доверчивые слушатели понимали: всё это — лишь слова, дымовая завеса, затягивающая время до прибытия подкрепления. И когда оно появится — вопрос сопротивления станет риторическим. У Пал Палыча не было намерения договариваться — он просто играл в свою партию, стараясь затянуть её до логичного конца.
Андрей молчал, наблюдая за происходящим с всё возрастающим чувством тревоги. Он знал — развязка близка. И, похоже, у него было всего несколько минут, чтобы найти выход. Иначе всё закончится очень быстро… и очень плохо. Причем далеко не только для одной Киры.
На секунду у Андрея мелькнула мысль: а не подкрасться ли к Пал Палычу сзади и не оглушить ли его чем-нибудь тяжёлым по голове — желательно с хрустом, чтобы тот сразу отключился, лишив противников направляющей и руководящей силы. Мысль была столь внезапной, что он даже рефлекторно огляделся по сторонам в поисках чего-нибудь подходящего, желательно массивного — вроде грифа от штанги.
Однако уже через мгновение Андрей обругал себя за очередной приступ идиотизма. По уровню бредовости идея мало чем уступала контрабанде подсанкционных товаров в Канаду с помощью Родового Перстня. И ведь это при том, что кольцо, подаренное Маркизом, всё ещё стабилизировало сознание, защищая от ментального хаоса, который совсем недавно мешал думать.
— Во-первых, — попытался он рассудительно объяснить себе, как ребёнку, — на территории Академгородка вряд ли валяются бесхозные грифы от штанг.