- Да какой он нам император, прихвостень немецкий! - кричат гвардейцы. - Хватит, натерпелись!.. К оружию, ребята! Преображенцы и измайловцы нас поддержат!
- Постойте, братцы! - утихомириваю я их. - Преображенцы выступить готовы и измайловцы с нами, но выждем ещё день. Завтра всё порешим.
- Чего ждать-то?! Пока нас всех арестуют?! - возмутились они. - Не слушайте Алексея Орлова, слушайте Григория!
- Погодите, дайте досказать, - не сдаюсь я. - Завтра император со всем двором из Ораниенбаума в Петергоф переедет, чтобы там отпраздновать Петров день. Случай удобный - пусть он там себе празднует, а мы императрицу в Петербург вывезем и самодержавной правительницей объявим. Вот и останется наш немец без короны - голыми руками потом его возьмём.
- Алексей дело говорит. Один день уже ничего не решит, - поддержал меня Григорий. - Завтра, так завтра... Виват императрице Екатерине Алексеевне!
- Виват! Виват! - пуще прежнего закричали семёновцы.
Долго уговаривать их, как видите, не пришлось...
Вышли мы из казармы, Фёдор меня спрашивает:
- А Екатерина знает, что мы затеяли? Согласная она?
- Как ей согласной не быть, - отвечает вместо меня Григорий, - настрадалась, бедная, а теперь вовсе может в крепости дни свои окончить. Ждёт нашего сигнала.
- Ты за ней поедешь? - спрашивает ещё Фёдор.
- Нет, не смогу, Дунайка, - качает головой Григорий. - Мне в Петербурге надо находиться, чтобы наше дело в последний момент не прогорело. Да и Екатерина, завидя меня, плакаться начнёт и печалиться - ум у неё мужской, а сердце бабье. А тут каждая минута дорога, - так что Алехан поедет; он лучше моего с этим справится.
- Быть по сему, - соглашаюсь я, - а ныне пошли к Ивану: он у нас в семье старший, испросим его благословения.
***
- Брат Иван после смерти отца нам его во всём заменил, - продолжал свой рассказ граф. - Всё хозяйство на нём держалось, а когда и матушка наша скончалась, младший брат Владимир у него в доме воспитывался. Мы Ивану почёт оказывали истинно как отцу своему: в присутствии его стояли и называли его "папенька-сударь". Без разрешения Ивана никакое предприятие не осуществляли - вот отчего в тот памятный день к нему за благословением поехали.
Поцеловали ему руку, по обычаю, и обо всём, что задумали, доложили. Он не сразу ответил, насупился и молча сидел, а после встал, обнял нас поочередно и сказал:
- С Богом! Россия этого хочет, а за неё и головы сложить не жалко. Дерзайте!
Владимир, который тоже здесь присутствовал, взмолился:
- Папенька-сударь, разрешите и мне с ними! Сколько можно в недорослях ходить - ей-богу, не подведу!
Иван, однако, ему отказал:
- Куда тебе, тихоне, в такое дело лезть! Обижаться нечего, у каждого своя стезя: ты к наукам влечение имеешь, и там имя Орловых, даст Господь, не менее братьев прославишь. Не торопись, - будешь и ты в почёте.
Так и не пустил его; Владимир потом признавался, что всю жизнь об этом сожалел.
...Расставшись с Григорием и Фёдором, я поехал домой, чтобы с рассветом в Петергоф за Екатериной Алексеевной отправиться: надо было туда успеть до приезда императора.
В июне ночи короткие, я даже не ложился. Утром простился с Ерофеичем:
- Ну, сегодня или грудь в крестах, или голова в кустах! Не поминай лихом, если что...
- Дай Бог, обойдётся, Алексей Григорьевич! - перекрестил он меня. - Главное, на полдороге не останавливайся, иди до конца, а смелости тебе не занимать...
Взял я экипаж у своего приятеля Бибикова, приехал в Петергоф; ищу Екатерину Алексеевну, а её нет нигде! Охрана меня пропустила, а слуги спят ещё, спросить некого. Наконец, насилу отыскал её в отдалённом углу сада, в павильоне Монплезир.
Стучусь тихонько в окошко, оно открывается, а в нём какая-то старая немецкая фрау в ночной рубашке и чепце. Спросонья она бог весть что себе вообразила, шепчет:
- О, майн гот, почему вы лазить моё окно, разве мы есть знакомы? Вы очень спешить: извольте делать по этикет.
- Императрица где? - спрашиваю её. - Мне императрица нужна.
- О, императрикс! Вы к ней ходить? - говорит она с большим разочарованием. - Она вам позволила?
Ну, как тут объясниться! - по счастью, на шум вышел Василий Шкурин, камердинер императрицы, которому мы ребёнка её от Григория на воспитание отдали.
- Алексей Григорьевич, это вы? Что случилось? - с тревогой на меня смотрит.
- Подымайте императрицу, - отвечаю я. - Гвардия восстала, в Петербург надо прямо сейчас ехать. Сегодня всё решится.
- Погодите, я вам дверь открою, - говорит, а у самого руки трясутся.
- Не нужно, я через окно влезу. Только не шумите, нам надо тайно действовать, - объясняю я ему.
- Но это не есть прилично! - возмущается фрау. - Чужой мужчина лезет в дом, где есть неодетые женщины!
- Оставьте! - прерывает её Шкурин. - Теперь не до приличий...
Идём мы со Шкуриным в спальню императрицы, заходим - Екатерина Алексеевна мирно спит. Я её за плечо потряс:
- Ваше величество, вставайте, нельзя терять ни одной минуты.
Она вмиг ото сна пробудилась:
- Что такое, Алексей Григорьевич? С какой вестью вы ко мне пожаловали?
- Гвардия выступила, ваше величество, только вас ждут, - говорю. - Одевайтесь скорее, и поехали!
Она в лице переменилась: так долго этого ждала, а тут и хочется, и колется; да и нешуточное это дело - со смертью в салочки играть.
- Истинно ли всё таким образом обстоит? - спрашивает. - Не выйдет ли по пословице "поспешишь, людей насмешишь?"
Как многие живущие у нас немцы, русские пословицы она любила и в отличие от иных своих соотечественников применяла их как нельзя кстати.
- Помилуйте, ваше величество, здесь иная пословица подходит: "Кто смел, тот и съел", - отвечаю. - Диву даюсь, как император, до сих пор ответных мер, не считая некоторых арестов, не принял - о заговоре уже в открытую говорят. Видимо, верна и другая пословица: "Кого Бог хочет покарать, лишает разума".
- Да, да, я это слыхала, - кивает, а сама колеблется, никак решиться не может.
Тогда я последний довод в ход пустил:
- Григорий ждёт; он гвардию поднял и в Петербурге вас встретит.
- Григорий?.. - зарделась она, как маков цвет. - Что же, "смелому горох хлебать, а несмелому и щей не видать!". Выйди, Алексей Григорьевич, я сей момент готова буду...
***
Дожидаться её, однако, пришлось с полчаса, не меньше. Вышла она тщательно одетая и напудренная и совсем в другом настроении - решительная и быстрая.
- Поехали, Алексей Григорьевич, я вам полностью доверяюсь.
Сели мы в экипаж: я за кучера, императрица со Шкуриным и фрау своей кое-как сзади поместились, - и погнал я лошадей во весь опор! А они уже по дороге сюда устали, а на обратном пути совсем из сил выбились и встали. Вот незадача! - но императрица присутствия духа не теряет:
- Как там у Шекспира сказано: "Полцарства за коня!". Надеюсь, мы не разделим судьбу короля Ричарда.
И точно, удача нам улыбнулась: мимо крестьянская телега проезжала, я её остановил и без лишних слов забрал у мужика, что на ней ехал, а императрица ему сказала:
- Не тужи - ты нынче большую услугу самой царице оказал и без вознаграждения не останешься...
Подъезжаем к Петербургу, - глядь, навстречу нам коляска, а в ней Григорий с князем Барятинским.
- Всё готово! - кричит Григорий.
В коляске лишь четыре места было; тогда Барятинский вышел, оставшись на дороге с фрау, которая этому была, кажется, весьма рада, а мы в седьмом часу утра достигли, наконец, Петербурга.
Первыми нас измайловцы, бывшие однополчане Григория, встретили - их казармы как раз в предместье находились. Григорий уже успел у них побывать, так что они, построившись, при всём параде нас ждали.