Он испуганно проследил за опадающими на пол листами, затем на мерно качающийся шарик на широкой ладони отца.
— Не желаете ли, Михаил, мне что-то рассказать? — вежливо и даже дружелюбно спросил отец.
Меня окатило волной кислого страха, видимо, от старшего по дому, а затем злое предвкушение от отца. Что он задумал?
— Конечно! — с жаром ответил Дубский. — Все готов рассказать! Про ремонт дома, денежные средства. У меня все записано! Про зарплату учителям и прислуге. Все!
Говорил и все смотрел на заклинание отца. Эмоции Михаила неприятно липли к коже. Мне стало неприятно и захотелось срочно помыть руки. Но я не позволил этому никак проявиться и держал каменную маску на лице.
— Вы нашли книгу с правильной бухгалтерией? — чуть приподнял бровь отец. — И несли мне ее показать? Да?
Его слова текли вязкой патокой. Еще чуть-чуть и Дубский, в ней застрянет, как в янтаре — в нелепой позе и с глупым выражением лица.
— Ваше сиятельство! Вот вам крест, — криво осенив себя, проблеял Михаил, — она единственно верная!
Николай Александрович пару раз подбросил свой шарик, тот лихо подпрыгнул и прокатился с одного предплечья до другого. Дубский икнул и попятился. Отец шагнул в кабинет, наступив сапогом на один из документов. Я не двигался, опасаясь, что вот-вот заклинание сорвется с рук Александра Николаевича и разнесет весь кабинет в щепки.
Дубский кинул на меня умоляющий взгляд, но я не отреагировал.
— И все-таки. Что ты еще хочешь мне сказать? — вновь спросил отец.
— Это все! Ваше сиятельство! Не губите!
— Почему я должен тебя губить? — поинтересовался Николай Александрович.
— Не могу знать! Честное слово! — завопил он на одной ноте.
Отец обернулся ко мне и качнул головой, приглашая зайти внутрь. Я осторожно вошел, будто это не кабинет, а пещера злодея на вершине мрачной скалы. И в этот момент заныли виски и закружилась голова. Я несколько раз моргнул и удивленно уставился на отца и Михаила.
— И про это ничего не хочешь сказать, — голос отца звучал глухо.
Он впился взглядом в Дубского, и шарик в ладонях стал больше.
— Я не понимаю о чем вы, ваше сиятельство!
Михаил еще сделал полшага назад и уперся ногами в стол. Испуганно вздохнул. До меня докатились отзвуки его паники.
— Что... — начал я.
— Помолчи, — оборвал меня отец.
Я закрыл рот и уставился на старшего по дому. Его фигура вдруг размылась в моих глазах, словно он таял. Не веря в то, что вижу, я потер лицо руками и снова посмотрел на него. Очертания его потрепанной куртки начали сливаться с цветом стены.
— Михаил, — строго сказал отец. — Я настоятельно не рекомендую этого делать. Это глупо и бессмысленно.
Дубский попробовал отпрянуть, уперевшись пятками в пол, но получилось лишь немного сдвинуть стол.
— Алексей, — вдруг обратился ко мне Николай Александрович, — смотри внимательно!
Шарик на его ладонях остановился, вытянулся в небольшой вихрь и спрыгнул на пол. Я, приоткрыв рот, следил за ним. Заклинание на мгновение остановилось, а потом стремительно рвануло к плинтусу. И разбилось об стену.
В воздухе раздался тонкий звон и в ту же секунду у меня перестала болеть голова. Глянув на остатки вихря, я успел рассмотреть порванную тонкую полупрозрачную нить.
— Видел? — спросил отец и, дождавшись, когда я кивну, повернулся к Михаилу, — и зачем вам следящее заклинание в моем доме?
Глава 17
Следящее?! Так вот, что это было за полупрозрачное облачко! Заклинание! В зале для тренировок, в моей комнате, в столовой — Дубский следил за всем, что происходит в доме!
— И не только это, да? — продолжил отец.
Лицо Михаила стало совсем белым и теперь напоминало гипсовую маску. Только глаза бегали из стороны в сторону, и дрожали губы. От всего этого во мне проснулся гнев. Перед взором тут же заплясали алые пятна, а по коротким волосам пробежали искры. Вокруг рук полыхнули крошечные разряды.
— Не нужно, Алексей. Он этого недостоин, — мягко проговорил отец. — А теперь оставь нас на две минуты. Мне очень интересно знать, зачем Михаил все это делал.
Я взял себя в руки и постарался отпустить магию, готовую в любой момент сорваться с пальцев. Раздался протяжный стон — перепуганный Дубский схватился за грудь и стал медленно оседать на пол, держась побелевшими пальцами за столешницу. Приступ? Прислушавшись к себе, я понял, что нет. Всего лишь игра на публику. Ни единого оттенка боли не чувствовалось. Только страх. Вязкий и противный.