Глава 31
О НЕУДОБСТВЕ ЧРЕЗМЕРНО ШИРОКИХ НОСИЛОК И ЧРЕЗМЕРНО УЗКИХ ДВЕРЕЙ
Бюсси не отходил от Дианы. Благожелательная улыбка Монсоро предоставляла молодому человеку свободу, однако он остерегался злоупотреблять ею. С ревнивцами дело обстоит так: защищая свое добро, они не знают жалости, но зато и браконьеры их не щадят, если уж попадут в их владения, - Сударыня, - сказал Бюсси Диане, - по чести, я несчастнейший из людей. При известии о смерти графа я посоветовал принцу помириться с матерью и вернуться в Париж. Он согласился, а вы, оказывается, остаетесь в Анжу. - О! Луи, - ответила молодая женщина, сжимая кончиками своих тонких пальцев руку Бюсси, - и вы смеете утверждать, что мы несчастны? Столько чудесных дней, столько неизъяснимых радостей, воспоминание о которых заставляет усиленно биться мое сердце! Неужели вы забыли о них? - Я ничего не забыл, сударыня, напротив, я слишком многое помню, и вот почему, утратив это счастье, я чувствую себя таким достойным сожаления. Поймите, как я буду страдать, сударыня, если мне придется вернуться в Париж, оказаться за сотню лье от вас! Сердце мое разрывается, Диана, и я становлюсь трусом. Диана посмотрела на Бюсси; его взор был исполнен такого горя, что молодая женщина опустила голову и задумалась. Бюсси ждал, устремив на нее заклинающий взгляд и молитвенно сложив руки. - Хорошо, - сказала вдруг Диана, - вы поедете в Париж, Луи, и я тоже. - Как! - воскликнул молодой человек. - Бы оставите господина де Монсоро? - Я бы его оставила, - ответила Диана, - да он меня не оставит. Нет, поверьте мне, Луи, лучше ему отправиться с нами. - Но ведь он ранен, нездоров, это невозможно! - Он поедет, уверяю вас. И тотчас же, отпустив руку Бюсси, она подошла к принцу. Принц, в очень скверном расположении духа, отвечал что-то графу Монсоро, возле носилок которого стояли Рибейрак, Антрагэ и Ливаро. При виде Дианы чело графа прояснилось, но это мгновение покоя было весьма мимолетным, оно промелькнуло, как солнечный луч между двумя грозами. Диана подошла к герцогу, и граф нахмурился. - Монсеньер, - сказала она с пленительной улыбкой, - говорят, ваше высочество страстно любите цветы. Пойдемте, я покажу вашему высочеству самые прекрасные цветы во всем Анжу. Франсуа галантно предложил ей руку. - Куда это вы ведете монсеньера, сударыня? - обеспокоенно спросил Монсоро. - В оранжерею, сударь. - А! - произнес Монсоро. - Что ж, пусть так: несите меня в оранжерею. "Честное слово, - сказал себе Реми, - теперь мне кажется, что я хорошо сделал, не убив его. Благодарение богу! Он прекраснейшим образом сам себя убьет". Диана улыбнулась Бюсси улыбкой, обещавшей чудеса. - Пусть только господин де Монсоро, - шепнула она ему, - остается в неведении, что вы уезжаете из Анжу, об остальном я позабочусь. - Хорошо, - ответил Бюсси. И он подошел к принцу в то время, как носилки скрылись в чаще деревьев. - Монсеньер, - сказал он, - смотрите не проговоритесь, Монсоро не должен знать, что мы собираемся мириться. - Почему же? - Потому что он может предупредить о наших намерениях королеву-мать, чтобы завоевать ее расположение, и ее величество, зная, что решение уже принято, будет с нами менее щедрой. - Ты прав, - сказал герцог, - значит, ты его остерегаешься? - Графа Монсоро? Еще бы, черт побери! - Что ж, и я тоже. Истинно скажу, мне кажется, он нарочно все выдумал со своей смертью. - Нет, даю слово, нет! Ему честь по чести проткнули грудь шпагой. Этот болван Реми, который спас его, поначалу было даже подумал, что он мертв. Да-а, у этого Монсоро душа, должно быть, гвоздями к телу приколочена. Они подошли к оранжерее. Диана улыбалась герцогу с особой обворожительностью. Первым вошел принц, потом - Диана. Монсоро хотел последовать за ними, но, когда носилки поднесли к дверям, оказалось, что внести их внутрь невозможно: стрельчатая дверь, глубокая и высокая, была, однако, не шире самого большого сундука, а носилки графа Монсоро были шириной в шесть футов. Глянув на чрезмерно узкую дверь и чрезмерно широкие носилки, Монсоро зарычал. Диана проследовала в оранжерею, не обращая внимания на отчаянные жесты мужа. Бюсси, прекрасно понявший улыбку молодой женщины, в сердце которой он привык читать по ее глазам, остался возле Монсоро и сказал ему предельно спокойным тоном: - Вы напрасно упорствуете, господин граф, дверь очень узка, и вам никогда через нее не пройти. - Монсеньер! Монсеньер! - кричал Монсоро. - Не ходите в эту оранжерею, там смертельные испарения от заморских цветов! Эти цветы распространяют самые ядовитые ароматы, монсеньер! Но Франсуа не слушал: счастливый тем, что рука Дианы находится в его руке, он, позабыв свою обычную осторожность, все дальше углублялся в зеленые дебри. Бюсси подбадривал графа Монсоро, советуя терпеливо переносить боль, но, несмотря на его увещания, случилось то, что и должно было случиться: Монсоро не смог вынести страданий; не физических, - на этот счет он был крепче железа, - а душевных. Он потерял сознание. Реми снова вступил в свои права. Он приказал отнести раненого в дом. - А теперь, - обратился лекарь к Бюсси, - что мне делать теперь? - Э! Клянусь богом! - ответил Бюсси. - Кончай то, что ты так хорошо начал: оставайся возле графа и вылечи его. Потом он сообщил Диане о несчастье, случившемся с ее мужем. Диана тотчас же оставила герцога Анжуйского и поспешила к замку. - Мы добились своего? - спросил ее Бюсси, когда она проходила мимо. - Я думаю, да, - ответила она, - во всяком случае, не уезжайте, не повидав Гертруду. Герцог интересовался цветами лишь потому, что глядел на них с Дианой. Как только она удалилась, он вспомнил предостережения графа де Монсоро и покинул оранжерею. Рибейрак, Ливаро и Антрагэ последовали за ним. Тем временем Диана вернулась к своему мужу, которому Реми давал вдыхать нюхательные соли. Вскоре граф открыл глаза. Первым его движением было вскочить, но Реми предвидел это, и графа заранее привязали к постели. Он снова зарычал, оглянулся вокруг и заметил стоявшую у его изголовья Диану. - А! Это вы, сударыня, - сказал он. - Весьма рад вас видеть, ибо хочу поставить вас в известность, что нынче вечером мы уезжаем в Париж. Реми поднял крик, но Монсоро не обратил на Реми никакого внимания, словно его здесь и не было. - Вы хотите ехать, сударь? - спросила Диана со своим обычным спокойствием. - А как же ваша рана? - Сударыня, - сказал граф, - нет такой раны, которая бы меня удержала. Я предпочитаю умереть, нежели страдать, и даже если мне суждено умереть в дороге, все равно, нынче вечером мы уедем. - Что ж, сударь, - сказала Диана, - как вам будет угодно. - Мне угодно так. Готовьтесь к отъезду, будьте добры. - Собраться мне недолго, сударь, но нельзя ли узнать, чем вызвано столь внезапное решение? - Я вам отвечу, сударыня, тогда, когда у вас больше не будет цветов, чтобы показывать их принцу, либо тогда, когда мне прорубят везде достаточно широкие двери, чтобы мои носилки могли проходить повсюду. Диана поклонилась. - Но, сударыня... - начал Реми. - Графу так угодно, - ответила Диана, - мой долг - повиноваться. И Реми понял по незаметному знаку молодой женщины, что ему не надо соваться со своими замечаниями, Он замолчал, пробормотав себе под нос: - Они мне убьют его, а потом люди скажут, что во всем виновата медицина. Между тем герцог Анжуйский готовился покинуть Меридор. Он изъявил барону свою глубокую благодарность за прием и вскочил на коня. В этот момент показалась Гертруда. Она громко сообщила герцогу, что ее госпожа, занятая возле графа, не будет иметь чести засвидетельствовать ему свое почтение, и тихонько шепнула Бюсси, что Диана вечером уезжает, Герцог и его свита отбыли. Надо сказать, что герцог не отличался сильной волей, он был подвластен минутным прихотям. Диана, суровая, недоступная, ранила его чувства в отталкивала его от Анжу. Диана, улыбающаяся, была приманкой, удерживала его в этом краю. Не зная о решении, принятом главным ловчим, герцог всю дорогу размышлял о том, как опасно будет слишком быстро пойти на уступки королеве-матери. Бюсси это предвидел и очень рассчитывал на желание принца задержаться в Анжу. - Послушай, Бюсси, - сказал ему герцог, - я вот о чем думаю... - Да, монсеньер, о чем же? - спросил молодой человек. - О том, что не следует мне сразу же соглашаться с доводами моей матери. - Ваша правда. Она и так уже считает себя великим политиком. - Если, понимаешь, если мы попросим ее подождать педелю или, вернее, протянем эту неделю, устроив несколько празднеств, на которые пригласим дворянство, мы покажем нашей матушке, как мы сильны. - Великолепная мысль, монсеньер. Однако, мне кажется... - Я останусь здесь на неделю, - сказал герцог, - и благодаря этой отсрочке вырву у матери новые уступки, помяни мое слово. Бюсси, казалось, погрузился в глубокие размышления. - Ив самом деле, монсеньер, вырывайте, вырывайте, но смотрите, как бы от этой отсрочки ваши дела, вместо того чтобы выиграть, не пострадали. Король, например... - Что король? - Король, не зная ваших намерений, может рассердиться, он очень вспыльчив, король. - Ты прав, надо послать кого-нибудь к брату, чтобы приветствовать его от моего имени и сообщить, что я возвращаюсь; так я получу ту неделю, в которой нуждаюсь - Да, но этот кто-нибудь очень рискует, - сказал Бюсси. Герцог Анжуйский улыбнулся своей кривой улыбкой. - В том случае, если я переменю свои намерения, не так ли? - Э! Несмотря на обещание, сделанное вашему брату, вы их перемените, коли ваши интересы того потребуют, не так ли? - Еще бы, черт побери! - Очень хорошо. И тогда вашего посланника отправят в Бастилию. - Мы не скажем ему, зачем он едет, просто дадим ему письмо. - Напротив, - возразил Бюсси, - не давайте ему письма и скажите. - Но тогда никто не захочет взять на себя это поручение. - Полноте! - Ты знаешь человека, который за это возьмется? - Да, знаю одного. - Кто он? - Это я, монсеньер. - Ты? - Да, я. Мне нравятся трудные поручения. - Бюсси, милый Бюсси, - вскричал герцог, - если ты это сделаешь, можешь рассчитывать на мою вечную признательность. Бюсси улыбнулся, он знал пределы той признательности, о которой говорил его высочество. Герцог решил, что Бюсси колеблется. - И я дам тебе десять тысяч экю на твое путешествие, - прибавил он. - Да что вы, монсеньер, - сказал Бюсси, - помилосердствуйте, разве за такое платят? - Значит, ты едешь? - Еду. - В Париж? - В Париж. - А когда? - Когда вам будет угодно, черт побери! - Чем раньше, тем лучше. - Разумеется. Ну и? - Ну... - Сегодня вечером, если желаете, монсеньер. - Храбрый Бюсси, милый Бюсси, так ты действительно согласен? - Согласен ли я? - переспросил Бюсси. - Но вы прекрасно знаете, монсеньер: чтобы сослужить службу вашему высочеству, я пошел бы и в огонь. Значит, договорились. Я уезжаю сегодня вечером. А вы тут веселитесь и заполучите для меня у королевы-матери какое-нибудь миленькое аббатство. - Я уже об этом думал, друг мой, - Тогда прощайте, монсеньер! - Прощай, Бюсси! Да! Не забудь сделать одну вещь. - Какую? - Попрощаться с моей матерью. - Я буду иметь эту честь. И действительно, Бюсси, еще более беспечный, веселый и живой, чем школьник, которому колокольчик возвестил о наступлении перемены, нанес визит Екатерине и приготовился выехать тотчас же, как придет сигнал об отъезде из Меридора. Сигнала пришлось ждать до следующего утра. Монсоро очень ослабел после пережитых волнений и сам пришел к заключению, что ему необходимо этой ночью отдохнуть. Но около семи часов тот же конюх, который приносил письмо от Сен-Люка, сообщил Бюсси, что, несмотря на слезы старого барона и возражения Реми, граф отбыл в Париж на носилках. Носилки верхами сопровождали Диана, Реми и Гертруда. Несли носилки восемь крестьян, которые должны были сменяться через каждое пройденное лье. Бюсси ждал только этого сообщения. Он вскочил на коня, оседланного еще накануне вечером, и поскакал в том же направлении.