— Подойдите, господин де Шарни, — пригласила она, — мы одни.
Шарни подошел ближе. Тихо, но достаточно твердо, так, что голос его не выдавал ни малейшего волнения, он проговорил:
— К услугам вашего величества.
— Граф! — продолжала королева как можно ласковее. — Разве вы не слышали, что я вам сказала: мы одни?
— Да, ваше величество, — отвечал Шарни. — Однако я не вижу, как это уединение может повлиять на обращение подданного к своей королеве.
— Когда я посылала за вами, граф, а потом услышала от Вебера, что вы пришли, я подумала, что буду говорить с другом.
Горькая улыбка промелькнула на губах Шарни.
— Да, граф, я понимаю, что означает ваша улыбка; я знаю, о чем вы думаете. Вы говорите себе, что в Версале я была к вам несправедлива, а в Париже стала капризной.
— И несправедливость и каприз, ваше величество, — все позволено женщине, а тем более королеве, — заметил Шарни.
— Ах, Господи! Вы же отлично знаете, друг мой: будь то каприз женщины или королевы, вы нужны королеве как советник, а женщине — как друг, — проговорила Мария Антуанетта, постаравшись выразить взглядом и голосом все очарование, на какое была способна.
Она протянула ему белую, точеную руку, немного исхудавшую, но еще достойную служить образцом для скульптора.
Шарни взял руку королевы и, почтительно коснувшись ее губами, собрался было ее выпустить, но почувствовал, как королева сама сжала его руку.
— Ну что же, вы правы, — сказала несчастная женщина, отвечая на его движение, — да, я была несправедлива, даже более того — жестока! Вы, дорогой граф, потеряли у меня на службе брата, которого любили почти отечески. Он отдал за меня жизнь: я должна была оплакивать его вместе с вами, но в тот момент ужас, злость, ревность — что же вы хотите, Шарни, ведь я женщина! — высушили мои слезы… Однако оставшись одна, я все десять дней, пока вас не видела, слезами отдавала вам свой долг, а в доказательство, мой друг, взгляните: я и теперь плачу.
И Мария Антуанетта слегка откинула назад прелестную голову, чтобы Шарни увидел две светлые, словно бриллианты, слезинки, стекающие по горестным морщинам, уже появившимся на ее лице.
Ах, если бы графу суждено было тогда знать, сколько еще слез прольется вслед за теми, что он сейчас видел, он, несомненно, охваченный беспредельной жалостью, пал бы пред королевой на колени, дабы испросить прощение за то, что она была к нему несправедлива.
Однако будущее по милости Божьей надежно от нас скрыто, чтобы ничья рука не могла приподнять эту завесу, чтобы ни один взгляд не мог проникнуть за нее раньше положенного часа, а черная пелена, за которой таилась судьба Марии Антуанетты, была, казалось, довольно густо заткана золотом, чтобы никто не заметил, что это траурное покрывало.
Кроме того, прошло слишком мало времени с тех пор, как Шарни поцеловал руку королю, чтобы он мог прикоснуться губами к руке королевы с другим чувством, нежели с обычной почтительностью.
— Поверьте, ваше величество, — сказал он, — что я очень признателен вам за эту память, а также за чувства, которые вы испытываете к моему брату. К сожалению, я не располагаю временем, достаточным для того, чтобы выразить вам всю свою признательность…
— Как?! Что вы хотите этим сказать? — удивленно спросила Мария Антуанетта.
— Я хочу сказать, ваше величество, что через час я уезжаю из Парижа.
— Уезжаете?
— Да, ваше величество.
— О Господи! Неужели вы покидаете нас, как другие? — вскричала королева. — Вы эмигрируете, господин де Шарни?
— Увы, ваше величество, этим жестоким вопросом вы доказываете, что я, разумеется, сам того не зная, весьма провинился перед вами!..
— Простите, друг мой, однако вы же говорите, что уезжаете… Зачем вы едете?
— Я отправляюсь для выполнения поручения, которое я имел честь получить от короля.
— И для этого вы уезжаете из Парижа? — с озабоченным видом переспросила королева.
— Да, ваше величество.
— Надолго?
— Этого я не знаю.
— Однако еще неделю назад вы отказывались ехать, если не ошибаюсь?
— Совершенно верно, ваше величество.
— Почему же, отказавшись от поездки неделю назад, вы согласились ехать сегодня?
— Потому что за неделю, ваше величество, в жизни человека многое может измениться, а значит, он может принять другое решение.
Казалось, королева усилием воли сдержала себя и постаралась ничем не выдать своих чувств.
— Вы едете… один? — спросила она.