— Ну что? — спросил король, склонившись к Шарни.
— Все складывается наилучшим образом, государь: национальная гвардия берется сопроводить завтра ваше величество в Монмеди, — отвечал граф.
— Вы приняли какое-нибудь решение?
— Да, государь, я разговаривал с их командирами. Завтра, прежде чем отправиться в путь, король изъявит желание пойти в церковь; в этой просьбе вашему величеству не смогут отказать: завтра праздник Тела Господня. Карета будет ждать короля возле паперти. Выйдя из церкви, король сядет в карету, все закричат «Виват!», а король тем временем отдаст приказание поворачивать назад и ехать в Монмеди.
— Хорошо, — согласился король, — благодарю вас, господин де Шарни; если до завтра ничто не изменится, мы поступим так, как вы говорите… А теперь вы и ваши товарищи отдохните — вам это еще более необходимо, чем нам.
Нетрудно догадаться, что прием юных девиц, добропорядочных буржуа и представителей славного дворянства продолжался до самого вечера; только в девять часов король и члены его семьи удалились на покой.
Когда они вернулись к себе, часовой у двери как бы напомнил королю и королеве, что они по-прежнему пленники.
Однако часовой отдал им честь.
По тому, как, с какой безукоризненной четкостью это было выполнено перед его королевским величеством, пусть и пленным, король узнал в нем старого солдата.
— Где вы служили, мой друг? — спросил он у часового.
— Во французской гвардии, государь, — отвечал тот.
— В таком случае, — сухо заметил король, — я не удивлен тем, что вы здесь.
Людовик XVI не мог забыть, что 13 июля 1789 года солдаты французской гвардии перешли на сторону народа.
Король и королева вошли к себе. Часовой стоял у самой двери в спальню.
Час спустя, меняясь с поста, часовой попросил позволения переговорить с командующим эскортом, то есть с Бийо.
Тот ужинал на свежем воздухе в компании тех, кто прибыл из разных деревень, расположенных вдоль дороги, по которой проезжала королевская карета, и пытался уговорить их остаться на следующий день.
Но люди эти уже увидели то, что хотели, то есть короля, и больше половины из них стремились встретить праздник Тела Господня в родной деревне.
Бийо хотел их удержать, потому что аристократические настроения в городе вызывали у него немалое беспокойство.
Они же, простые деревенские жители, отвечали ему:
— Если мы не вернемся домой, то кто же поздравит завтра Господа и натянет простыни перед нашими домами?
За этими разговорами его и застал часовой.
Они стали оживленно шептаться.
Потом Бийо послал за Друэ.
Разговор продолжался втроем — такой же негромкий и оживленный, с такой же чрезмерной жестикуляцией.
После этого Бийо и Друэ отправились к смотрителю почтовой станции, другу Друэ.
Тот приказал оседлать двух коней, и десять минут спустя Бийо уже мчался по дороге на Реймс, а Друэ ехал в Витри-ле-Франсуа.
Наступило утро; от вчерашнего эскорта осталось не более шестисот человек, самых ожесточенных или самых уставших; они провели ночь под открытым небом на принесенных жителями охапках соломы. Отряхиваясь в первых лучах восходящего солнца, они видели, как двенадцать человек в военной форме вошли в интенданство, а минуту спустя выбежали во двор.
В Шалоне была расквартирована рота гвардейцев Вильруа; двенадцать человек из них еще оставались в городе.
Они только что получили приказания от Шарни.
Граф велел им быть на конях, в полной форме, у церкви к моменту выхода из нее короля.
Они спешили подготовиться к этому маневру.
Как мы уже сказали, не все крестьяне, составлявшие накануне эскорт короля, разошлись вечером из-за усталости; утром они стали подсчитывать расстояние: одни из них оказались в десяти, другие — в пятнадцати льё от родного дома. Сотни две крестьян отправились домой, несмотря на настойчивые уговоры товарищей остаться.
Самых стойких недругов короля оказалось сотни четыре, самое большее — человек четыреста пятьдесят.
Столько же, если не больше, было национальных гвардейцев, сохранивших преданность королю, не говоря о гвардейцах короля и офицерах, которых предстояло набрать, — нечто вроде священного батальона, готового на любой риск ради монарха.
Кроме того, как уже было сказано, город питал симпатии к аристократам.