Не успел Якобинский клуб сделать это заявление, как старинные коридоры его наполнились шумом с улицы; оттуда доносились смех, свист, вопли, угрозы, пение. Якобинцы замерли в надежде на то, что толпа пройдет мимо в сторону Пале-Рояля.
Ничуть не бывало! Толпа остановилась перед низкой мрачной дверью, выходящей на улицу Сент-Оноре; будто желая нагнать еще большего страху, кто-то из присутствовавших выкрикнул:
— Это наемная гвардия возвращается с Марсова поля!.. Они хотят разнести все из пушек!..
К счастью, у дверей из предосторожности были выставлены часовые. Они заперли все входы и выходы, чтобы не дать разъяренной и опьяневшей от пролитой крови толпе продолжить расправу; потом якобинцы и зрители стали потихоньку расходиться; эта эвакуация не заняла много времени, потому что, помимо тридцати — сорока членов клуба, на трибунах находилось не больше сотни гостей.
Среди них была и г-жа Ролан, успевавшая в тот день всюду. Она рассказывает, что, заслышав о наемной гвардии, которая вот-вот ворвется в зал, какой-то якобинец до такой степени потерялся, что с испугу вспрыгнул на женскую трибуну.
После того как г-жа Ролан его пристыдила, он вернулся туда, откуда пришел.
Как мы уже сказали, и действующие лица и зрители стали по одному выскальзывать в приотворенную дверь.
Вышел и Робеспьер.
На мгновение он замер в нерешительности. Куда повернуть: направо или налево? Чтобы пойти домой — а он, как известно, жил в глубине квартала Маре, — ему необходимо было повернуть налево, но тогда ему пришлось бы пройти сквозь ряды наемной гвардии.
Он предпочел отправиться в предместье Сент-Оноре и попросить приюта у проживавшего там Петиона.
Он свернул вправо.
Робеспьеру очень хотелось остаться незамеченным, но как? Разве это возможно, принимая во внимание его строгий фрак оливкового цвета, воплощение гражданской безупречности (фрак в полоску придет ему на смену много позднее); его очки, свидетельствующие о том, что глаза этого добродетельного патриота до времени ослабели от бессонных ночей; его крадущуюся походку не то ласки, не то лисицы?
Не успел Робеспьер пройти и двадцати шагов, как несколько человек уже сказали друг другу:
— Робеспьер!.. Ты видел Робеспьера? Это Робеспьер!
Женщины замерли, молитвенно сложив руки: женщины обожали Робеспьера, ведь он не упускал случая в каждой речи подчеркнуть чувствительность своего сердца.
— Как?! Неужели это дорогой господин де Робеспьер?
— Да.
— Где же?
— Вон там. Видишь, вон худенький господин невысокого роста в напудренном парике крадется вдоль стены, пытаясь из скромности остаться незамеченным?
Робеспьер прятался не из скромности, он шел крадучись, потому что боялся; но кто бы осмелился заявить, что добродетельный, неподкупный Робеспьер, народный трибун, прячется, потому что боится?
Какой-то прохожий подошел к нему вплотную, чтобы убедиться в том, что это действительно Робеспьер.
Тот надвинул шляпу на самые глаза, не зная, с какой целью его разглядывают.
Прохожий его узнал.
— Да здравствует Робеспьер! — закричал он.
Робеспьер предпочел бы иметь дело с недругом, нежели с таким почитателем.
— Робеспьер! — выкрикнул другой фанатик. — Да здравствует Робеспьер! Если нужен король, почему бы не избрать королем Робеспьера?!
О великий Шекспир! "Цезарь мертв: пусть его убийца станет Цезарем!"
Если человек может проклинать собственную популярность, то, уж конечно, Робеспьер в тот момент был именно таким человеком.
Вокруг него стала собираться огромная толпа: его непременно хотели триумфально нести на руках!
Он испуганно взглянул поверх очков направо, потом налево в поисках какой-нибудь отворенной двери, какого-нибудь темного подъезда, куда можно было забежать, чтобы скрыться.
В это самое мгновение он почувствовал, как кто-то схватил его за руку и силой потянул в сторону.
— Идите сюда! — шепнул ему на ухо приветливый голос.
Робеспьер уступил соблазну и позволил незнакомцу себя увлечь; за ними захлопнулась дверь, и Робеспьер очутился в столярной мастерской.
Столяру было на вид лет сорок-сорок пять. Рядом с ним стояла его жена; в задней комнате две очаровательные девушки, одна — пятнадцати лет, другая — восемнадцати, накрывали на стол.
Робеспьер был чрезвычайно бледен, и, казалось, он вот-вот упадет без чувств.