Впрочем, не о том сейчас голова должна болеть, не о том… Генрих, стоило нам приблизиться к комнатам дядюшки Отто, сказал лакею, чтобы внесли уточнения в меню согласно нашим пожеланиям, отчего бедняга даже спал с лица, до того ему было любопытно остаться под дверью подслушивать, дабы поведать всем желающим причину заточения старика.
Однако, делать нечего и прямого приказа Иоганн ослушаться не мог, так что уныло поклонился и сообщил:
- Как прикажете, господин! Госпожа, разрешите откланяться!
Генрих, мало обращая внимания на слугу, только кивнул и загрохотал замком на двери, пропуская меня вперёд. Дед сидел в кресле посреди гостиной, полной каких-то стеклянных осколков, керамических черепков, разодранных диванных подушек и ещё чего-то, валяющегося на полу. На стене, на шёлковых обоях, красовалось огромное пятно с серо-бурыми потёками. Присмотревшись, с удовлетворением узнала в пятне ту бурду, которую наш генерал получал в качестве обеда. Однако, когда Иоганн неуверенно сообщил, что старик был недоволен и где-то даже буен, он явно деликатничал: такой бедлам просто из-за «недовольства» устроить невозможно.
- Ну, сказал же я, чтобы ты не показывался мне на глаза, мерзавец! – проскрипел старик, не соизволив обернуться.
- Дядюшка Отто! Давно не виделись! – радостно распахнув объятия, заявил мой супруг, подарив судорожно задёргавшемуся старику широкую улыбку.
- Генрих, каков сюрприз, однако, - шустро повернувшись на своём инвалидном кресле, прошелестел дедуся и послал мне заискивающую глупую улыбку. – Госпожа графиня, вот уж не гадал, что посетите моё скромное жилище.
Мне осталось только фыркнуть и многозначительно окинуть взглядом весь бедлам.
- Как-то запущенно тут у вас, не находите? – ехидно поинтересовалась я.
- А то как же, - плаксиво подтвердил дед. – Горничные отказываются даже заходить ко мне. Оно и понятно – беспомощный старик, да под замками, словно я преступник какой! А ведь я, Генрих, ещё с дедушкой твоим служил, мы же друзья были, души в друг друге не чаяли. Да и с отцом твоим всегда ладили. Очень уж он уважал меня, советовался со мной по всем вопросам. Да вот взять хоть бы хозяйственные моменты! Ты знай, Генрих, ты же мне, как родной, столько лет бок о бок прожили, я же дочь за тебя замуж отдал, сына твоего помогал воспитывать! Да если бы не я, кто знает, чтобы с ним было?! Эх, хорошо, что дед до этих дней не дожил! Если бы он узнал, какой ты подлец вырастешь, меня, старика, под запор, как пса, посадишь, да он бы в сей же миг и умер!
- Вот про вашу крепкую дружбу с дедом расскажите поподробнее, - супруг брезгливо смотрел себе под ноги, где валялся бронзовый подсвечник вперемешку с цветами из развороченного вазона. – Когда она началась, при каких обстоятельствах. Я думаю, что моей жене тоже будет любопытно послушать. Правда, дорогая?
В голосе Генриха сквозила благожелательность ко всему окружающему и забота ко мне конкретно. Дед насупился, бросил в мою сторону ненавидящий взгляд, но от своего не отошёл:
- Вижу я, как не видеть! Она, девчонка эта, графиня… из захудалого рода! Пришла сюда на всё готовое, командовать стала, хозяйкой себя почувствовала! У экономки учётные книги отобрала, стала сама хозяйство вести, деньгами командовать да приписки искать. Обвиняла меня во всех грехах, что только придумать смогла. А знаешь, к чему это? Да затем, чтобы обкрадывать тебя беспрепятственно да семье своей нищей и убогой помогать! Твоими деньгами, Генрих!
Не знаю, какой реакции дед ожидал от Генриха, но, не дождавшись, изобличительно ткнул в меня руками и горестно возопил:
- Хотел, ведь хотел я унести эту тайну с собой в могилу, только как тут молчать после всего, что ты мне сделал? В общем так: видел я своими собственными глазами, как жёнушка твоя с моим воспитанником, Герман тоже дрянь неблагодарная, конечно, по углам обжималась, в парке наедине гулять изволила. Адюльтер в чистом виде, каково, а?
Ой, насмешил! Я не утерпела и издала полузадушенный писк, вызвав тем самым укоряющий взгляд от моего супруга, который рассчитывал на то, что дед скажет ещё что-то интересное, а тут я со своей весёлостью сбиваю старика с откровенности. Впрочем, понял это и сам «дядюшка Отто», потому что тут же примолк, и всякая плаксивость исчезла, уступив место широкой ухмылке и ярко-выраженному бешенству.