Например, на “Юность Петра”. Ларичева восторженно писала: “Образ юноши с диким нравом — сегодняшний, его ум и сила тратятся на настоящее. Его долг царский — скорее, человеческий. С жадностью смотришь на историю России — так было. И потом какое волнение видеть бунты, горящие золотом палаты…” А сам Ларичев писал другое: “Рецензия из одних вопросов. Герасимов старейший, умнейший мастер — зачем поставил Петра в наше время? Такое ставили сорок лет назад. В главной роли Золотухин, якобы похожий на Петра. Артист все время демонстрирует свои дерзости, кривую ухмылку баловня и неотесанного деревенщины. Фильм нашпигован привычными физиономиями артистов. Весь фильм тебе напоминают, что это фильм Герасимова…”
Другой пример, “Лермонтову” Ларичева сочувствовала и пыталась оправдать: “На премьере фильма “Лермонтов” режиссер Бурляев с белым лицом говорил, заикаясь, что картину посмотрело пять тысяч человек, и многие полюбили его. Да, полюбили, несмотря на разгромную прессу. Да, режиссура непонятная, сюжета нет, идет цепь статичных картин. Нет действия. Много стихов? Но Толстой взял вообще один стих, а где всю жизнь в одно слово втиснуть! Обвинения в семейственности тоже несправедливы, какая разница, кто кого снял, лишь бы исполнители ролей создавали образы, а они их успешно создают…” А Ларичев иронизировал: “Натужные старания и оживляж превратили художественный фильм в учебный. Это как чертеж — в музей не возьмут, художественной ценности нет, а приходится по нему строить новое, отсюда и споры. А самому Лермонтову, возможно, понравилось бы. Но очень уж несовременно. Сама необходимость фильма возникла из похожести Бурляева и Лермонтова…”
“Осенняя соната” оказалась первым фильмом Бергмана, который узрела отсталая Ларичева: “Фильм слишком мучителен. Полон страдания. Я слишком понимаю Эву, ее стремление сблизиться, вычерпать дно души, и в то же время сознаю, что это невозможно. Есть мать, пожилая и растерянная перед судом дочери Эвы — но эта умница, знающая людей, не поняла мать. Диалог двух женщин потрясает… “Осеннюю сонату” нельзя смотреть второй раз!” Ларичев даже тут был придирчив: “Невозможно дать рецензию мастеру, как невозможно дать оценку поэту по одному стиху. Произведние, несмотря на камерность и статичность, очень кинематографично из-за жизненности материала и нервической болезненности в психике героинь!”
— Муж, а муж.
— Что.
— Мнение про “Спаси и сохрани” когда скажешь? Охота обсудить.
— Только через сутки. Когда отстоится. Причем письменно.
— Ну, муж!..
Ей нужны были подпорки. Она боялась входить в холодную воду искусства без чьей-либо помощи… А потом расхрабрилась оттого, что представила — без нее этот фильм с экранов снимут. Да кто бы ее спросил!.. И потом, отравляющие фразы Губернаторова продолжали в ней прорастать. Если б он увидел это, то понял бы, что все не напрасно, и Ларичева уже немного не та. Так в городской заштатной газетке возник этюд “Спаси и сохрани” Сокурова”.
МОТИВ СМЕРТИ: БРОСАЮ ПИСАТЬ
“…Вывеску, изображавшую сплетенную в объятьях пару, повесили утром, но сразу сняли. Испугались, что кто-то подумает… Ну и пусть бы подумали: эротомания. Эрос — любовь, мания — безумие. Любовное безумие, не так плохо.
У фильма “Спаси и сохрани” Сокурова есть литературная первооснова, роман Флобера “Мадам Бовари”. И тот, кто прочитает роман, не утонет в глубинах сокуровских иносказаний. Образ главной героини: она рождена не для этой жизни, не этой, не своей жизнью жила. С самого начала и до конца будет преследовать нас загадка этой женщины…
Загадка проступает во всем. Откуда в деревенской глуши такая экзотическая особа? Как она живет, не уживаясь? Где бродят ее мысли и о чем они? Почему она не боится живой крови, но ей не под силу зашить подушки? Неведомая сила гнет и корчит ее тонкое тело, отчего длинные пальцы расставлены, а голова отчаянно закинута подбородком вверх, эхо страсти, жажда вырваться, улететь прочь, неясное предчувствие агонии…
Загадочно лицо героини, неуловимо стареющее на глазах, либо молодое, освещенное светом страсти, мечтательное. В потоке выражений невозможно понять — красота ли, уродство? Это естество иноземки, которое брезжит через кожу, как свет через ставни. Сокуров сделал весьма точный выбор актрисы на главную роль. В ее облике проступают причины историй всех измен, всех любовных сцен. В такт историям меняется непостижимое и призрачное лицо! Сначала душная семейная постель, рядом некто скучный и жирненький. Затем сверкающий луг, лошади, зелень и солнце, рядом — некто божественный. Взрыв свободы и начало конца. Устоять против этого невозможно! Закономерно продолжение как скачущее сиденье кареты… Там нет даже объятий, только судорожная ласка любовника, скрытого пышными юбками…