Ларичеву мало-помалу отвращала разливанная патока происходящего под сводами конференц-зала. Один из поклонников публично поблагодарил поэта за ключевые строки стиха “Любимая, спи”, потому что этот стих помогает никогда не ссориться с женой, стоит ей прочесть эти строки и она уже смягчилась… Он улыбался, изумительно читал знаменитый стих и под аплодисменты переходил к раздаче автографов прямо на сцене. Очередь за автографами была огромная.
Точнее, это была не очередь, а неподвижная толпа тел, которые находились в сжатом, но все же броуновском движении. Все лезли, как тараканы из щелей. А человек с лицом старого клоуна был болтливый и добрый, как мужичок у пивного ларька. Он всех дам спрашивал — сколько лет, где работаете? — и подписывал свои старые и новые книги. Зачем он это спрашивал? Потому что это прием быть ближе к народу. Подписывая книгу дочке Фокиной, переспросил: “Так писать кому — тебе или матери? Фокину прекрасно знаю. — Нет, мне!” — заупрямилась дочка…
Простояв около часа, пробилась сквозь толпу и Ларичева. Когда она, наконец, протолкалась, то протянула ему его же новую книгу. Узнав, что Ларичева литератор, он поморщился. “Скажите, какова судьба союза, который вы когда-то создали с Вознесенским?” — выпалила Ларичева. — “Брось, какие союзы, я забыл о них думать… Меня семнадцать демократов в свое время предали, и ладно, пусть…” На книге осталась роспись краснорубашечного Евтушенко: “Дор… Лар…” Что значило: вечер потрачен не зря.
Да, праздника духа не получилось. Ларичева все думала, почему так? На Рейне и Бек было всего сто человек и полный праздник духа, а тут одна обязаловка, как на выборах, но в зале почему-то людей в пять раз больше… Они ругались, уходили, но их было больше в пять раз! И там вечер был бесплатный, а тут такие деньги отвалили.
Потом Ларичева не раз вспоминала его мнение насчет союза: надо же как, он даже забыл думать! Нет, так, как он — нельзя. Если делать, то так чтобы потом не отказываться. Всезнайка Ларичев добавил ехидно: “Говорил же тебе, что дело в имени. Заработал имя человек, а потом все неважно. Пори всякую чушь, не смущайся. Думаю, в долларах он получит за эту встречу столько, сколько я за два года работы. А как быть с тобой, не знаю. Твое дело дышать на автографы…”
ЛАРИЧЕВА ХОЧЕТ БЫТЬ ЧЕЛОВЕКОМ, А ЕЕ УБИВАЕТ ЕЕ ГЕРОИНЯ
Северный город заливало робкое летнее тепло, и некоторые смельчаки уже дежурили в области речного пляжа. Дочка, несмотря на определенные противоречия с общешкольной молотилкой, все же закончила учебный год, и закончила неплохо. Сынок канючил, что хочет в деревню, Ларичева вела бурные переговоры, но ни одной либеральной старушки не находилось. Тем более Ларичева, как недавно вышедшая из декрета, еще не заработала летний отпуск. Опять не было новой летней одежды, не в чем было выйти на люди, старые юбки и продранные по швам блузки стремительно блекли рядом с многоцветьем чужих плащевок и марлевок. Ларичева села строчить юбку с жилеткой из старого синего плаща, но опять, опять приходилось с неземных высот “Бурды моден” сползать на убогие самошитки.
Глава семьи, что было невероятно, сам купил себе партию носков и новую рубаху.
— А мне? — заикнулась было Ларичева.
— Детям надо мало, мне побольше, а на тебя я еще не заработал. Если ты не считаешь свой костюм, конечно.
— Глянь, я не успела купить костюм, как началась жара. — И вздохнула. — Погуляй с детьми на качелях, я построчу юбку?
Глава очень трогательно и быстро согласился. Она, как стахановка, шила, варила суп и вымыла два окна. Потом после обеда закинула удочку насчет того, чтоб съездить за город окучить картошку. Она слышала — все коллеги в отделе уже окучивают…
— Ты смеешься, — заметил муж, — прикалываешься. Хорошо пошутить после обеда в субботу.
— Значит, придется окучивать самой? Это же много.
— А зачем ты ее сажала? Рассчитывала пробудить во мне древний дух хлебопашца?
— Да нет. Все сажают, вот и я…
— У тебя высоко развито стадное чувство, а у меня нет. Потрясая штампом в паспорте, можно принудить человека к чему угодно. Даже к тому, чтобы он перестал быть самим собой.