— Да вы просто Левин какой-то! — засмеялась Гера. — И от вашего чая голова кружится.
— Левин? — усмехнулся Сева. — Без Кити Щербацкой.
Она внутренне запнулась обо что-то. Это он делает знак ей? Она сразу испугалась, заторопилась. Верней, засобиралась уходить, маскируя полнейшее нежелание уходить. Она выбралась из кухни и увидела, что больная мирно спит после чая по-английски, а Тима вытащил все пластинки и книги и построил из них домик.
— Тима, что ты наделал? Немедленно…
— Нет, Тима, ты молодец. — Сева заслонил безобразную гору на полу. — Хорошо поиграл. А я все уберу потом.
— Нам пора.
— Да-да, понимаю.
“Что он понимает? Что я не хочу быть за Кити?” — подумала Гера.
— Нам еще надо гулять, варить обед, в магазин, в поликлинику…
— Конечно. Только вот это возьмите.
— Что это? Зачем? У нас есть деньги, мы сходим…
— Возьмите — это молоко, ромштексы, хлеб ржаной. Я же только что из магазина, мне нетрудно, а вам меньше заботы…
— Но мне неудобно.
— Все удобно. Вот еще болгарский компот — маме выдали как ветерану, но она не переносит слив.
— Спасибо. Как бы я без вас…
— А как бы я? Как бы мама? Они там, в поликлиниках, совсем не волнуются, жива ли пациентка, что с ней без укола сталось.
Гера укладывала пакетики в чужую сетку и нарочно долго возилась, чтобы отдалить уход. И тайно смотрела на него, запоминала, чтобы унести с собой. Слишком длинные русые волосы, как у поздних битлов. Большие глаза c тяжелыми веками, глубоко посаженные под сумрачным лбом, в резких складках худое лицо. Весь какой-то долговязый, продолжительный, практически неподвижный, хотя все время что-то делал. Рубаха на нем была большая и линялая, потерявшая цвет и смысл, похожая скорей на старый парус. Рукава завернуты. Один рукав развернулся, и стало видно постыдную бахрому. Может, бедность. А может, равнодушие к материальному. Кто знает.
Через несколько дней Сева зашел и предложил погулять с Тимой. Оказалось, к его маме приехала из Норильска сестра, тетя Броня. Стало быть, присмотр маме обеспечен, да и поговорить им есть о чем.
— Когда я выходной в одном месте, могу и должен приносить пользу в другом.
— А он пойдет с вами? — озаботилась Гера. — Он все с мамой да с мамой.
— Договоримся. Тима, ты куда больше хочешь — в зоопарк или просто в парк, на карусели.
— Я к бегемоту.
И пока они ходили в зоопарк, потом к тете Соне-тете Броне на обед, Гера тихий героизм проявляла — белила кухню. Она боялась, что такого хорошего случая больше не выпадет. А вечером Сева пришел и помог ей все мыть. Он высоко доставал, полки вешал без табуреток, при минимуме усилий был так легок в движеньях. Гера на это удивилась: как будто от рук все само летает. Он ответил, что привык все делать сам. Но и Гера все делала сама, и Боря все делал сам. Хитрость в том, как упоительно то же самое делать вместе. Она мыла залитую побелкой газовую плиту, он скоблил решетку.
— Сева, это не надо. Вы самое тяжелое сделали, остальное уж ладно. Ну, мне неудобно, я и так…
— То я извинялся, то вы теперь начали. Сколько можно? Вам не приходит в голову, что мне вовсе не хочется отсюда уходить? До утра бы стал эти решетки скоблить.
— Но ваша помощь уже зашла за границы простой вежливости. Вы же…
— Мне кажется, помощь вам нужна не только с решетками.
Он наклонился со своей башенной высоты к ее губам. Невозможно, немыслимо… Боря всегда втягивал по плечи, до полного отключения кислорода. А тут — тихо-тихо, робко-робко, ворожа, обволакивая. Тело стало тяжелым и теплым.