Растает силуэт в открытом поле. Зачем же были эти танцы и наклоны? Зачем она не пряталась? Дневной огонь, его колеблет, гасит ветер… Она покинет тех, кому она помеха. Для них она и не жилец, но выживет, как только оторвется. Они же, потеряв, от скуки ошалеют. Скрывается из глаз. Ошиблась веком, девочка.
Все, кончено. Кака-а-а-а-я Полуса-а-да-а!
— А-а-а… — вспомнила тут Ларичева, как однажды обсуждали это на кружке и все пожимали плечами — умничанье, стилизация, только один Упхолов буркнул: что-то есть. И спрашивали — ну, зачем так наворачивать, собачить аллегории? Тем более — сама не любишь нивы да историю, а у самой такие заштампованные тексты. Она не знала, как ответить, но Упхолов сказал — это, мол, вовсе никакая не девчонка в сарафане, это бедное искусство, убитое нами, ушло. Оно ведь тоже невесть откуда берется, всякий раз точно на базаре найдется, вот, как у этого мужика с телегой.
А может, это была нашей Ларичевой муза? Которая теперь, после семинарского провала, чувствует себя примерно так же! Все стали дико ржать, поднялся шум, и каждый хотел пересмеять и затопить другого, а самому выделиться…
Но ведь прилетала, теплым ветром обдала, а коль ее не поняли, исчезла. Какие рукописи, какие рассказы, опомнись, Ларичева, покрестись. Бог-то наказал тебя за твои завихрения, сама видишь: и люди обозлились, и рука поранилась. Забыть надо, забыть…
НОВАЯ ЗАБУГИНА И НОВАЯ ЖИЗНЬ
Ларичева могла теперь сколько хочешь ходить в кино, в театры, которые наехали на гастроли, но она жила точно так же, как и раньше. Она сшила себе открытое штапельное платьице с широкой юбкой и стала ходить в нем на работу, хотя чаще всего приходилось на вырез надевать джемпер, так как утром было прохладно. На обед она ходила в столовую, на улицу выбиралась редко, а вечером опять напяливала джемпер. Она сидела и считала свои запущенные книги по статистике высокопроизводительного оборудования.
Самая подходящая терапия для общипанных ворон, вообразивших себя жар-птицами.
Подгонявшая свой участок Забугина тоже задерживалась. Ей-то было чего ради биться, она в отпуск собиралась, и в отделе оставалось всего трое, вместе с Нездешним. Сплошь пустые столы.
Забугина успела где-то подзагореть. И в соответствии с этим облачиться во все белое. Как она умудрялась, уму непостижимо. Зимой была толстая, опять похудела, и опять стала толстеть. Но в любом случает такие женщины не могут не нравиться. Первый квартал плюс второй, так, итог сошелся. Третий только начался. Все, что ли? Ой, нет, еще две страницы…
Но голова уже гудит, как “Искра”. Поставить чайник?
— Ты кому ставишь чайник, отличница? Как будто и в сад тебе не надо?
Ларичева посмотрела на Забугину из своего постаревшего далека — как только могла радостно. Забугина яркая, с осветленными прядями, с губками, веснушками и родинками, довольная собою, всем, чего хотела и добилась. Ларичева осунувшаяся, в кругах под глазами, в кругах проблем, сломленная тем, что получила.
— Да вот, не надо в сад. Сын в отъезде в городе Кирове с ихним папашей.
— А дочка в лагере?
— В лагере.
— Да что ж это такое? Неужели полная свобода и эмансипация?
— Да вот, свобода. Но зачем она? — Ларичева засопела и стала смотреть вдаль за окно, как бригадиры в советских фильмах.
— А где же вино, мужчины? На худой конец Губернаторов. Ты оставила без внимания его знаки внимания…
— Ничего себе, “худой” конец. Это для тебя. Тебе все подвластно. А я — кому нужна?
— Шефу. Ты смотри, как он на тебя смотрит.
— Брось…
— Не брошу, — сверкнула глазами Забугина. — У меня есть столько отягчающих обстоятельств, что никак не бросить. (Что она имела в виду, чьи обстоятельства? Себя и Ларичева? Или Ларичеву и?..) Налила чай? На шоколадку.
— Мне? Зачем?
— Ни зачем. Для радости.
— Для какой еще радости? — растерялась Ларичева. У нее в голове образовался хаос.
— Да ешь ты, ешь, не анализируй!
Они стали пить чай с шоколадками. Ароматно, щекотно. Шоколадка была не простая, внутри прослойка клубничная. И сама такая тяжелая, дорогая, с орехами… Забугина добра, это очевидно. Но почему? Значит, ей что-то надо? Но она и так уже получила мужа Ларичевой, а больше у Ларичевой ничего нет. Может, ей надо Нездешнего? Так это не по адресу.
— Ну, как у тебя дела с гордостью отрасли?
— Лучше не спрашивай. Он завернул меня со всем этим делом. А ведь я туда столько вложила… Ты сама знаешь, что он для меня значит.
Забугина окинула ее цепким взглядом. Странное цветастое платье, поверх кофта, цвет совсем гуманитарный. Переодеть, покрасить… Это всегда помогает.