«Случаи, когда Грамши полностью опровергал критику, — писал Марио Монтаньяна, — бывали чрезвычайно редки. Это происходило тогда, когда у товарищей, которых он считал честными и преданными партии, обнаруживались расхождения с линией партии по какому-нибудь серьезному вопросу. Очень часто ему удавалось в результате продолжительной дружеской беседы выявить под поверхностью критики, под оболочкой неудачно выраженного или совершенно ошибочного мнения зернышко истины, результат опыта, который был ему еще не известен или еще не оценен им должным образом.
Такое «открытие» доставляло товарищу, в беседе с которым оно делалось, живейшую радость и глубочайшее удовлетворение от сознания, что и он способствует, хотя бы и в самой малой степени, усовершенствованию политической линии и практической деятельности партии».
Итак, мы с вами в редакции «Ордине Нуово»… В два часа ночи работа окончена, очередной номер газеты уже «на мази» — и вот все редакторы, все, сколько их есть сейчас, — шесть, семь или восемь человек — вваливаются в каморку Грамши, в его крохотный кабинетик.
Вот что вспоминает Марио Монтаньяна:
«Грамши оставался учителем и главой и тогда, когда по окончании работы в два часа ночи мы все собирались в его каморке в ожидании первых отпечатанных номеров газеты. Сознание его превосходства никогда не покидало нас, хотя в то же время мы были лучшими друзьями и товарищами. В эти часы мы беседовали на самые различные темы. Текущие события, проблемы идеологии, искусства, истории, точных наук, незначительные происшествия повседневной жизни — все это порождало между нами ожесточенные бои.
Наши беседы продолжались до четырех-пяти часов утра, когда открывались двери первых молочных и мы могли утолить чашкой кофе или шоколада аппетит, который была не в состоянии утолить половина обеда Грамши, разделенная на семь или восемь частей. Затем мы все вместе провожали Грамши до домика на площади Карла-Эммануила, где он занимал крошечную мансарду, и, наконец, в шесть или семь утра расходились по домам.
Моя мать, которая в это время была уже на ногах, встречала меня неизменно одними и теми же словами:
— Поздненько, поздненько! Уж я знаю: опять все время проговорил с Грамши!»
Но предоставим слово самому Антонио Грамши:
«Когда в апреле 1919 года мы — трое, четверо или пятеро (точно не помню) молодых социалистов — решили (и записи об этих наших дискуссиях и решениях должны еще существовать, поскольку они были переписаны начисто в форме протоколов, да, именно протоколов… для истории!) начать издание этого еженедельника «Ордине Нуово», никто из нас (пожалуй, что никто…) не думал при этом изменить облик мира, обновить умы и сердца рода человеческого, открыть новый период в истории. Никто из нас не питал радужных иллюзий в отношении успеха нашего начинания (хотя кое-кто все же мечтал, что через шесть месяцев еженедельник будет иметь 6 тысяч подписчиков). Кем мы были? Кого представляли? Какое новое слово мы несли? Увы! Единственное, что нас объединяло на этих собраниях, это чувство, порожденное смутным влечением к смутно представляемой пролетарской культуре; нам хотелось что-то делать, делать, делать; мы были охвачены глубоким недовольством и тревогой, мы страдали оттого, что не видели еще верного пути, чувствовали, что нас с головой захлестывает напряженная жизнь тех месяцев после перемирия, когда казалось столь близким и неминуемым крушение всего итальянского общества»[19].
Здесь Грамши по обыкновению чуть-чуть сгущает краски: если и не сразу, то, во всяком случае, очень скоро молодая редакция нащупала свой особый, ни на кого не похожий путь.
Нужно было каким-то образом разрешить кризис, захвативший всю страну, во всяком случае наметить какие-то пути преодоления этого кризиса. И такую работу проделали Антонио и его соратники в масштабах Турина, ибо он был инициатором и вдохновителем туринского движения фабрично-заводских советов. Он не пытался перенести русские Советы на итальянскую почву, но он искал в итальянской действительности такие политические образования, которые были бы им аналогичны в обстановке послевоенной Италии. И конечно, пример русской революции способствовал движению, возникшему в итальянских рабочих массах.
Грамши был далек от бездумного оптимизма. И он предвидел возможность бешеного разгула реакции, беспощадного разгрома социалистической партии например.
Грамши считал, однако, что поражение пролетариата заденет интересы не одних только пролетарских масс, что оно непременно будет катастрофой для итальянской демократии и для всей итальянской нации в целом. И этого нужно было как-то избежать. Но как?