Несмотря на некоторую сложность стиля изложения, во многих случаях мы должны будем дать слово самому Антонио, чтобы читатель смог — в оригинале, а не в пересказе — ощутить всю великолепную диалектику, столь органически присущую всему его творчеству. Эта великолепная диалектика мысли не могла не отразиться и на чисто внешней, стилистической форме сочинений Грамши. Грамши-писатель не гнался за внешней красивостью. Но сложность и утонченность мысли не могла не повлечь за собой и известной формальной усложненности. Нужно учесть еще дополнительную усложненность перевода, ибо за ряд синтаксических построений ответственность должна быть возложена уже не на автора, а на его иноязычных истолкователей. Но и при учете всех этих факторов, неизбежно затрудняющих чтение, Грамши стоит читать в его подлинном виде, и, отчасти из этих соображений, пишущий эти строки не скупится на цитаты. Стиль — это человек, это уже давно стало общим местом, и то, что человек написал сам, хотя бы и не о себе самом, характеризует его, быть может, гораздо полнее и глубже, чем самая филигранная романизированная биография…
«Тюремные тетради» — документ в своем роде единственный и неповторимый.
Много было в истории человечества узников, осужденных, заключенных, лишенных радостей свободы, в одиночестве, в тюремном одиночестве склонявшихся над рукописью, — людей, торопившихся запечатлеть на бумаге обуревающие их мысли и чувства.
Антонио Грамши был прежде всего политическим борцом, борцом истинным и беззаветным и не пощадившим жизни своей, сознательно пошедшим на величайшие муки и величайшие испытания. Но, пожалуй, в натуре его преобладали черты ученого, поэта, философа. Они, эти черты, отступали на задний план в те годы, когда он находился в самой гуще политической борьбы. А в годы тюремного заключения, в последние годы жизни, оторванный и отторгнутый от людей, от соратников по революционной борьбе, от родных и близких, — как мог поступить Антонио, что он мог сделать, чтобы и в этих тягостнейших условиях оставаться полезным своей стране, своей партии, своему народу? Он должен писать, писать во что бы то ни стало. Для него это не просто отдушина, бегство от одиночества. Нет, это его борьба, это его способ продолжать борьбу за дело всей его жизни, только иными средствами. И здесь, в тюремной камере, он остается революционером, он ведет революционную борьбу. И, стало быть, он активен. Он по-прежнему связан с миром.
Центральная идея «Тетрадей» намечается уже в его незаконченной работе «Некоторые аспекты южного вопроса». Работа эта, написанная до ареста, опубликована впервые в 1929 году в журнале «Стато операйо», выходившем в Париже. Грамши занимает проблема: что нужно для победы пролетариата?
Пролетариат сможет победить и обеспечить стабильность нового строя. Но это осуществимо лишь при одном условии: пролетариат должен завоевать для своего дела, привлечь к своему делу все другие эксплуатируемые и угнетенные классы. И в первую очередь — крестьянство. Но крестьянство связано с другими группами и прослойками — с интеллигенцией, например (Грамши применял термин интеллигенциявесьма расширительно — сельское духовенство также включалось им в эту категорию). Интеллигенция выполняет в данном случае роль распространительницы буржуазного мировоззрения. Она популяризует концепцию жизни, выработанную великими умами, великими интеллигентами господствующего класса. Как же оторвать, отделить крестьян от землевладельцев, от помещиков? Для этого следует содействовать формированию нового слоя интеллигенции, слоя, который отвергает буржуазное мировоззрение.
«Интеллигенция развивается в политическом отношении медленно, — пишет Грамши, — значительно медленнее почти любой другой социальной группы вследствие самой ее природы и выполняемой ею исторической функции. Она воплощает в себе все культурные традиции народа, стремится в этих традициях подытожить и синтезировать всю историю; это относится особенно к старому типу интеллигента, рожденному на крестьянской почве. Думать, что интеллигенция в целом сможет покончить со всем прошлым и полностью встать на почву новой идеологии, было бы абсурдным. Это было бы абсурдом и по отношению к интеллигенции в целом и, быть может, даже по отношению к огромному числу отдельных ее представителей, несмотря на все благородные усилия, которые они предпринимают и стараются предпринимать. Сейчас нас интересует интеллигенция в целом, а не отдельные индивидуумы. Конечно, было бы очень важно и полезно для пролетариата, — продолжает Грамши, — если бы один или несколько интеллигентов в индивидуальном порядке присоединились бы к его программе и к его доктрине, слились с пролетариатом, стали бы и почувствовали себя его составной частью. Пролетариат как класс беден организаторскими элементами, у него нет собственного слоя интеллигентов, и он сможет создать его очень медленно, с большим трудом и только после завоевания государственной власти. Но, кроме того, очень важно и полезно, чтобы в массе интеллигенции произошел органический раскол, который имел бы исторически оправданный характер, чтобы оформилось в качестве массовой организации левое течение в современном смысле этого слова, то есть течение, ориентирующееся на революционный пролетариат. Такая организация необходима для установления союза пролетариата и крестьянства; тем более она необходима для установления союза пролетариата с крестьянскими массами юга Италии. Пролетариату удастся разбить южный аграрный блок в такой мере, в какой он сумеет с помощью своей партии вовлечь в самостоятельные и независимые организации все более широкие массы крестьянской бедноты; но эту неотложную задачу он сумеет выполнить тем лучше, чем сильнее ему удастся расколоть блок интеллигенции, являющийся гибкой, но в высшей степени прочной броней аграрного блока».
А завершается статья о проблемах юга следующими замечательными словами:
«существуют только две действительно национальные силы, ведущие нас в будущее: пролетариат и крестьянство…» [43]
На этом рукопись обрывается. Статья о проблемах юга осталась оборванной на полуслове. И в «Тетрадях» Грамши как бы продолжает и расширяет эту статью. С ней связана и работа по истории итальянской интеллигенции. Но изучение истории интеллигенции следует начать не с нынешнего дня, и Антонио Грамши намечает основные вехи исследования о функциях интеллигенции в истории Италии на протяжении долгих столетий, вплоть до образования единого Итальянского государства. Впрочем, нельзя ограничиваться только работой по истории интеллигенции. Существует философия, представляющая собой нечто вроде теоретического фундамента, на котором зиждется господство буржуазии; необходимо, стало быть, дать критику этой философии. Пролетариат должен приобрести новое мировоззрение, должен приобрести сознание руководящего класса, осознать, что именно он-то и является руководящим классом, и наш долг, думает Грамши, помочь пролетариату приобрести это сознание. А для этого непременно нужно выработать некую новую концепцию жизни, диаметрально противоположную привычной буржуазной концепции, которая живет также и в сознании угнетенных.
Всякий исторический блок, всякий прочно сложившийся существующий порядок имеет свои точки опоры. И эти точки опоры — отнюдь не только насилие со стороны господствующего класса. Это не только принуждение, осуществляемое государственным аппаратом, хотя порой он и отлично справляется с этой своей функцией. Такими точками опоры является также примыкание, присоединение управляемых и угнетенных к тем жизненным концепциям, которые свойственны господствующим классам. Ведь философия господствующего класса уже не воспринимается классами угнетенными как таковая. Она в итоге многократных и более чем усиленных вульгаризации превратилась в философию масс. Она как бы стала общепринятым здравым смыслом, прописью, общим местом. Массы сознательно или бессознательно, скорее бессознательно, приняли мораль, обычаи, правила поведения, навязанные им, привитые им господствующим классом.
Так в чем же, по мнению Грамши, заключается проблема? Нужно выявить, каким образом господствующий класс достиг согласия с подчиненными классами. Нужно раскрыть, каким образом эти классы смогут опрокинуть старый, обветшалый порядок. И как они создадут иной порядок, иной строй, при котором свобода станет свободой для всех. Но Антонио Грамши чуждается абстракций. Он намерен рассмотреть интересующие его проблемы на сугубо реальном материале, на материале Италии — Италии вчерашнего дня и сегодняшней Италии. Он хочет знать, какова роль, каковы функции итальянской интеллигенции в процессе формирования буржуазного государства. Зачем ему все это нужно? Грамши хочет выяснить: каким образом рабочий класс проложит себе дорогу к руководству обществом? Как он осуществит это политическое руководство обществом? Обществом и государством. Причем речь идет не о пролетариате вообще и не об обществе вообще. Грамши рассматривает эту проблему в совершенно конкретных условиях. В условиях Италии. С чего же он начинает? С эпохи Рисорджименто — то есть с эпохи борьбы за воссоединение Италии. Момент начала Рисорджименто спорен, но принято считать, что это движение захватило первые три четверти XIX столетия. По мнению Грамши, народ играл в Рисорджименто второстепенную роль. Итак, возможно ли, думает он, охарактеризовать Рисорджименто не как народное движение, а как завоевание власти буржуазией? Буржуазия встала во главе объединенного Итальянского государства. А мелкобуржуазная демократия? Она заняла подчиненное положение, была оттеснена на второй план. А ведь представители мелкобуржуазной демократии являлись как будто авангардом движения за освобождение и воссоединение итальянской нации. Так почему же итальянская демократия не стала правящим классом в объединенном государстве? Тому были различные причины, но главным образом это произошло потому, что мелкобуржуазная демократия не сумела встать во главе крестьянства. Следовательно, пролетариату необходимо учесть ошибки мелкобуржуазной демократии той не столь уж отдаленной эпохи. Пролетариат должен бороться за право руководить крестьянскими массами.