— Очень важно, чтобы ты мне доверяла, Консолата. Иначе у нас ничего не получится.
Я повернулась к ней. В свои четыре года (почти пять) я уже понимала, какой моя мать была красивой, юной и одинокой. Слишком красивой, слишком юной и слишком одинокой, чтобы заботиться о таком количестве детей.
— Ты не голодна?
— Всё нормально, — соврала я.
После варёных яиц, которыми мы закусили в Сен-Бонне, у нас в желудках ничего не было. Яйца уже давно переварились. Хорошо, что малыши спят.
— Мне тоже нормально, — сказала мать. — Но я бы не отказалась от чего-нибудь вкусненького. Например, от супа из тапиоки. А ещё тартинок с тунцом-и-помидорами и перчёных сухариков!
У меня тут же слюнки потекли. Роз-Эме умела подобрать верные слова. Она знала их силу, их вкус. Жонглировала ими, как мячиками.
— Ух ты, смотри! Думаешь, вон тот месье не угостит нас?
Она распахнула дверь фургона и вытянула наружу ноги, длинные и стройные, как у фламинго. Из глубины «панара» я хорошо видела этого типа: он стоял у заправки, неподвижный, как манекен, и смотрел на мою мать. На нём был рабочий комбинезон, в левой руке — пластмассовая канистра, а над головой — нимб. То есть всего лишь закат, красное солнце, которое залило всё вокруг и подожгло витрину магазина у него за спиной.
Я перебралась через сиденья и тоже выпрыгнула из фургона. Мне совсем не хотелось, чтобы опять было как в сквоте и чтобы этот тип возомнил себе всякое про мою мать. Я думала, что моё присутствие хоть как-то защищает её от мужчин.
— Я уже закрываю, — сказал он.
— Мы на секунду, — ответила мать. — Наверное, вы наш ангел-хранитель.
Заправщик направился к ней, щурясь от яркого света заката.
— Уж не знаю, кто из нас двоих ангел, — сказал он, опуская канистру на землю.
Я поняла, что он меня не увидел, поэтому подбежала и вцепилась в мамины ноги. Пусть знает, что это моя территория.
— О… — произнёс заправщик, впервые взглянув в мою сторону. — Так вон он где, ангел!
— Её зовут Консолата, — сказала мать. — Это итальянское имя.
— Вы итальянки? — удивился заправщик, глядя на наши светлые волосы.
— Нет, но у меня большая страсть к языкам! — Роз-Эме рассмеялась как-то чересчур громко.
Заправщик тоже чересчур громко рассмеялся, и я нахмурилась.
С тех пор как восемь дней назад мы уехали из сквота без единого су в кармане, нам встретилось уже несколько ангелов-хранителей: старик-свиновод, сваривший нам сосисок, хозяйка продуктовой лавки, у которой я спала в настоящей постели и пила лимонад, добрая женщина из Сен-Бонне с варёными яйцами… Но на сей раз, хоть у нас и не осталось ни капли бензина, я была недовольна. Я люто невзлюбила этого типа с заправки — конечно же, из-за того, что он понравился матери.
— И куда же вы едете? — спросил он, снимая с колонки заправочный пистолет.
— Куда глаза глядят, — сказала Роз-Эме, играя прядью волос. — Я работу ищу.
Я вздрогнула.
— Но ты же сказала, что нам надо найти…
— Конечно, мы найдём что-нибудь поесть! — перебила мать и пристально посмотрела на меня. — Но для этого, представь себе, надо сначала найти работу.
Она с раздражением закатила глаза. Мне хотелось её укусить.
— Какую работу ищете? — поинтересовался заправщик, пока бензин рывками заливался в бак фургона.
— У меня много талантов, — соврала мать.
— А, ну да! Например, к языкам! — расхохотался он.
— Не знаете никого, кому я могла бы пригодиться? — вдруг очень серьёзно спросила Роз-Эме.
Тип медленно вернул пистолет в гнездо и, не сводя с неё глаз, вытер руки о комбинезон.
— Уже поздно, — сказал он. — Тут, на возвышенности, даже летом ночи холодные. Я живу в Сен-Совере, несколько километров отсюда. Вам есть где ночевать?
Помимо всех прочих талантов моя мать обладала великолепной улыбкой. В тот самый миг, когда солнце окончательно исчезло за линией горизонта, она подарила её заправщику.
Вот так и получилось, что на следующий день, припарковав фургон на склоне, мать подсунула под передние колёса тормозные колодки и принялась выгружать из машины наши вещи. Я пыталась ей помешать.
— Консолата, прекрати!
Но я не слушалась.
— Перестань! — крикнула мать, уронив сумку в мокрую траву.
— Но ты обещала, что мы поедем к…
Она приложила палец к моим губам.
— Поедем чуть позже, Консо. Но, если я ещё хоть раз об этом услышу, не поедем уже никогда, понятно?
Вне себя от злости, я развернулась и побежала прочь.
Мать даже не попыталась меня остановить. Вокруг была такая глушь — куда здесь было деваться малышке четырёх лет (почти пяти)?