Метров через сто я остановилась и посмотрела на свои ноги. Как сейчас помню: стёртые на мысках белые сандалии с вышитым цветком сбоку. Мне ничего не оставалось, только повиноваться матери.
Я вернулась к дому. Заправщик сидел на подоконнике, голый по пояс, свесив одну ногу вниз. Он умиротворённо курил, а за его спиной громоздились рыжие кровли Сен-Совера, похожие на кубики, которые кто-то рассыпал у подножия церкви. Утреннее небо над головой было совершенно прозрачным.
Проснувшись в тот день довольно рано, я слышала через перегородку, как они разговаривают — моя мать и он.
— В издательстве каталогов есть рабочие места, — говорил заправщик. — Я там кое-кого знаю. Могу про тебя спросить.
Мать в ответ хихикнула, и вскоре из-под одеяла донеслось их приглушённое дыхание. Роз-Эме, как обычно, думала только о себе, забывала свои обещания, не считалась со мной, не говоря уж о малышах.
У меня даже в глазах потемнело от бешенства.
— Не хочу тут оставаться! Не хочу тут оставаться! — вопила я и изо всех сил топтала насыпь над дорогой.
Каблуки сандалий крушили комья глины, из-под ног врассыпную мчались муравьи и выползали из укрытий дождевые черви.
— Не хочу! Не хочу! Не хочу!
Конечно, никакого проку от этого не было, но я топтала землю и кричала ещё довольно долго.
А потом колокола церкви Сен-Совер пробили полдень, я вернулась к дому и прямо в сандалиях, облепленных землёй, направилась на кухню.
— Есть хочешь? — спросил заправщик.
Я в те времена всегда хотела есть.
Его бёдра были обвязаны таитянским парео, он что-то помешивал в кастрюле; пахло очень вкусно.
— Картошка со шкварками, моя фирменная. Жареный лук и омлет с зеленью.
Он победил: я выдвинула стул и уселась. Ноги не доставали до пола. Я слышала, как наверху, в спальне, плачут мои братья, а мама поёт в душе.
— Меня зовут Жан-Ба, — сказал заправщик.
Он растёр между ладоней несколько веточек тимьяна, и над кастрюлей пролился ароматный дождь.
— Я предложил Роз-Эме записать тебя в школу. Учителя зовут месье Сильвестр. Ты уже ходила в школу?
Я покачала головой. В сквоте никому и в голову не приходило об этом позаботиться. Там дети были предоставлены сами себе и бегали повсюду без штанов и без забот. Они смотрели, как взрослые играют на гитаре, курят, ложатся спать когда придётся и засыпают в путанице ног, рук и волос. Но здесь, на краю возвышенности и в стране озёр, общепринятые правила всё ещё соблюдались. Дети не разгуливали с голым задом, ходили в школу, разучивали песенки, правила спряжения и историю Франции.
— Кон-со-ла-та… — по слогам произнёс Жан-Ба. — Это на итальянском что-нибудь означает?
Я посмотрела на него опухшими от слёз глазами.
— Конечно, — всхлипнула я. — Это означает «та, которую утешили».
— Надо же, — усмехнулся заправщик.
А потом подмигнул и пустился в пляс («ва-пи-ду ва-пи-да!»), вращая бёдрами, как таитянка. И танцевал, пока я наконец не перестала дуться.
Вскоре, уже с сухими глазами, я поглощала свою порцию омлета и картошки со шкварками, а мама вышла из душа и занялась малышами.
Через три дня я впервые отправилась в школу Сен-Совера, в класс месье Сильвестра.
А в следующий понедельник мама устроилась кладовщицей в издательство каталогов.
Я тогда ещё не знала, что начинаются самые важные годы моей жизни.
Глава 4
Пятница
23:00
Рагу из кролика в тарелке совсем остыло. Ночь за окнами замерла как вкопанная. Нин — тоже.
— Ну? Ты совсем не ешь, — заметила Титания.
— Ем-ем, — встрепенулась Нин, как будто её разбудили.
Она машинально подцепила вилкой еле тёплый кусочек. Теперь она, пожалуй, не скоро сможет что-нибудь проглотить.
— Ты говорила, что…
Девушка запнулась, пытаясь собраться с мыслями, и откашлялась: в горле стоял комок.
— Ты говорила, что Окто уехал в аэропорт… встречать Ориона и Роз-Эме?
— Так он написал.
— Значит, завтра они будут здесь? Все трое? В этом доме?
— Если всё пойдёт по плану — да.
— Но… — Нин, прищурившись, посмотрела на потолок, будто надеялась сквозь него разглядеть небо. — Ты всегда говорила, что твоя мать умерла.
— Да. В определённом смысле так оно и было.
Нин мысленно повторила эту абсурдную фразу: в определённом смысле так оно и было. Её бабушка в определённом смысле умерла.
— И, значит, этот Окто… — продолжала она, — твой младший брат?
— Один из братьев, да. Они с Орионом близнецы.