— Посредственность остается посредственностью, она долго не продержится нигде.
— Как сказать. Лиха беда попасть, что называется, в руководящие круги, а там уж и засуха не скоро выживет из мягкого-то кресла.
«Любопытный мужик, — думал Витковский, приглядываясь к Захару. — Зря его обидели, заменив мальчишкой. Он бы еще развернулся напоследок в своем райкоме».
Захар нравился ему этой своей деревенской рассудительностью. Что ни случись на уборке: выйдет ли из строя сцеп комбайнов или попадет под ливень ворох пшеницы на току, развезет ли дороги и прекратится вывозка зерна или завернут обратно машины с какого-нибудь приемного пункта, — Захар всегда вовремя встретится с ним, предостережет его от скоропалительных решений. Секретарь парткома был надежным громоотводом.
Но он же отвечал ударом на удар, когда молнии Витковского обрушивались на головы людей, ни в чем не провинившихся. Вот сегодня произошла очередная перепалка, которая надолго вывела из равновесия директора совхоза.
Пришел в контору огородник Терентьев, прозванный за скромный нрав «Тише воды, ниже травы».
— Ну, в чем дело? — спросил его в сердцах Витковский, еще не остывший после поездки по бригадам.
— Мне бы матку раздобыть, Павел Фомич.
— То есть какую еще матку?
— Обыкновенную, Павел Фомич.
— Ни черта не понимаю, говори толком.
— Из-за матки все дело стало, без нее ж никак нельзя, Павел Фомич, сами знаете...
— Да в чем дело, наконец?!
— Я объясню, — сказал Захар, сдерживая улыбку. — Терентьеву нужна лесина для потолочной балки. Он строит домик из самана. Мы кое-чем помогли ему, осталась эта матка.
— Без нее не обойдешься, Павел Фомич. На матке весь дом держится.
— А, мать ее так, эту матку? У меня хлеб гибнет на полях. Понятно? Тоже нашел время строиться!
— Старшего сына надо отделять, Павел Фомич, женится он. Всему свой черед.
— Черед, черед! Знаешь, где остались наши матки? В землянках под двумя накатами. Забыл?
— Нет, помню, — с вызовом ответил. «Тише воды, ниже травы». — Но я под теми накатами не отсиживался, я мок в траншеях.
Витковский побледнел, медвежковато попятился к столу.
— Терентьев!..
И «Тише воды, ниже травы», испугавшись своей дерзости, торопливо нахлобучил старую кепчонку и молча вышел из просторного директорского кабинета.
Захар встал, подошел к Витковскому.
— Зачем обидели человека?
Тот промолчал, сел за стол, начал закуривать, глядя в окно, за которым начиналось скошенное поле, старательно, по-ученически разграфленное валками до горизонта.
— Терентьев приехал сюда вместе с комсомольцами, не жалуясь на свои раны. А вы пожалели для него лесину. Нехорошо. Мне стыдно за вас, Павел Фомич.
— Знаете что, оставьте ваши комиссарские наставления. Понятно?
— А откуда у вас эти бонапартистские нотки?
— Синев! Вы забываетесь, Синев!.. — Он вскочил, сердито захлопнул створки окна. — Не пытайтесь меня разжалобить! Я тоже сюда приехал, не считаясь ни с какими ранами, физическими и моральными. Вам не нравятся порядок и дисциплина, которые я хочу утвердить в совхозе? Тогда мы с вами расходимся принципиально. Вы давно смирились с этим разгильдяйством: горожане убирают хлеб, а совхозные обыватели отсиживаются на огородах, строят домишки, сидят с удочками на озерах или лущат семечки на завалинках. Нет, я никому не позволю снимать сливки с целины! Понятно? Можете писать на меня в любые инстанции.
— Сами справимся, если понадобится.
— То есть?
— То есть сами поправим кого угодно.
— Оставьте ваши таинственные намеки. Понятно? Меня не раз ломал сам Верховный и...
— И не сломал, хотите сказать? Но, во всяком случае, ему удалось кое-чего достигнуть.
— Я не желаю больше с вами разговаривать.
— Эх; Павел Фомич, если бы мы были случайными знакомыми, а то ведь нас с вами познакомил обком.
— Не стращайте, я не из пугливых.
— Знаю.
Витковский чуть было не бросил по старой военной привычке — «идите!» — но вовремя сдержался.
— Я не собираюсь никого стращать, Павел Фомич. Но мы все же единомышленники и должны понять друг друга, как подобает коммунистам. Нельзя так относиться к людям. Вы человек крутой, с вашим характером легко оттолкнуть людей. А что мы без них? Один в поле не воин, если он даже генерал. Вы за порядок и дисциплину. Так я ведь тоже против любого беспорядка. Но есть дисциплина, и есть видимость дисциплины. Бойтесь всякой видимости, Павел Фомич...
Захар рассуждал неторопливо и уже мирно, с мягким акцентом былой райкомовской назидательности. А Витковский делал вид, что вовсе не слушает. Он стоял у окна, бесцельно смотрел в поле, начинавшееся прямо за центральной усадьбой совхоза. По волевому наклону его подбородка с этим следом порошинок Захар догадывался, что все в нем кипит сейчас, что он готов снова взорваться каждую минуту. «Да, не хотел бы я встретиться с таким на фронте», — нечаянно подумалось Захару Синеву.