Зарычав, Маной Сар с силой ударил кулаком по лабораторному столу. Раздался перезвон колбочек, а одна из них даже выскочила из своего гнезда и, скатившись по заляпанной столешнице, упала на пол. Спертый воздух, в котором смешались запахи сотен лекарств, ядов и едких токсинов, наполнился очередным сладким ароматом цветов и гнили.
— Опять ошибся, — пробормотал фармагик, не обращая внимания на тягучую слюну, стекающую по его подбородку. — Где? Там, тут? Расчеты и теория, да. Где я ошибся, почему не работает? Или это не я ошибся, а мир просто неправильный? Я не могу ошибаться, это человеческое тело просто не подходит под мои расчеты. Люди несовершенны, да. И я стараюсь это исправить. Идеальные люди, населяющие идеальный мир. Я исправляю ошибки природы. Я не ошибся, просто люди несовершенны, они… разные, да, разные. Я сделаю их одинаковыми, одинаково прекрасными, одинаково совершенными… Но люди не подходят под мои расчеты, пока они несовершенны. Что же делать? Что делать, что делать?..
Создание фармагулов можно было отнести к неудачам Маноя. К такому выводу он пришел после того, как понял, что под действием формулы люди превращались в отличное оружие, но теряли все человеческое. Фармагик считал, что это лишь необходимый шаг для достижения великой цели, но он оказался в тупике. Выше головы не прыгнуть — создать "фармагула с душой" оказалось невозможно. Но Сар изо дня в день продолжал бесчисленные попытки довести свою формулу до идеала и ставил опыты на самом себе. Увы…
— Не получается. Не то. Не то, не то, не то!
Маной в бешенстве колотил по столу единственной здоровой рукой, заставляя колбы и склянки с реактивами сыпаться на пол. Из-за экспериментов, в которых единственным подопытным был он сам, и постоянной работы с токсинами вся правая сторона его тела была парализована, мир вокруг него тонул в тумане слепоты, изо рта нескончаемым потоком текла кислая слюна, волосы выпали, оголив бугристую кожу, которая неплотно облегала череп, натягиваясь на холмики опухолей. Зеленая мантия, пропитываясь сукровицей, прилипала к телу в тех местах, где кожа сползла с мяса и разрастались зловонные язвы. В правой ноге растворились кости до колена, зато мышцы затвердели настолько, что на них можно было опираться как на костыль. Мужчина в расцвете сил превратился в полумертвую развалину, всеми силами стремясь создать лучший мир, населенный идеальными людьми.
— Убью, всех убью, — бормотал Маной, сплевывая мягкие комки непонятной субстанции, выкатившиеся откуда-то из глотки. — Нет, не убью. Мертвецы не будут людьми, хорошими людьми. Но они будут хорошими мертвецами… Тогда я смогу сотворить замечательный мир со счастливыми мертвецами. Нет, глупость какая-то. Люди, люди, я просто хочу, чтобы люди были счастливы, чтобы не болели, не злились, не испытывали негативных эмоций, не дышали… Нет, пусть дышат. Или да? Не то. Не то, не то, не то… А-а-а!
Он смахнул со стола свитки, инструменты и груду мусора, затем вырвал из первой попавшейся книги несколько страниц и корявым почерком принялся писать бессмысленные формулы прямо поверх текста. Ему показалось мало этого, поэтому фармагик начертил схему, с каждым штрихом надавливая на бумагу все сильнее и сильнее, пока она не начала рваться. Зарычав, Маной скомкал рукой безумную писанину и отшвырнул в сторону.
— Лучший мир, идеальные люди… Устал. Устал. Опять чувствую боль. Я не идеален, я чувству боль. Но если хорошо поработаю, то больше никто в этом мире не будет чувствовать боль… А сейчас я ее чувствую. Надо что-то… что-то…
Он опустился на одно колено, отставив в сторону негнущуюся ногу. Поднимая одну склянку за другой, Сар подносил их к практически незрячим глазам и, напрягая остатки зрения, читал названия на разноцветных этикетках. Все это время фармагик кое-как поддерживал в себе жалкое подобие жизни с помощью сильных лекарств и обезболивающих зелий, поэтому он не нуждался в еде или сне. Но помимо тела страдал и его рассудок. К сожалению, никакой фармагик не способен исцелить больную душу.
Наконец отыскав необходимое зелье, Маной одним движением пальцев заставил бесцветную жидкость вылететь из емкости небольшим шариком. Затем он направил сгусток лекарства к своей груди, где зияла глубокая рана с обугленными краями, а за тонкой пленкой с крохотными прожилками из капилляров можно было разглядеть пульсирующее сердце. Жидкость просочилась внутрь тела фармагика, заставив все его внутренние органы пылать огнем, но вскоре боль прошла, а следом за ней исчезли и остатки чувствительности.