Уколы ли доктора Гаврилина или диета номер пять помогли, но через пару дней Сергей почувствовал себя довольно сносно. В среду вечером Лина приехала из Яремчи его навестить и привезла огромный букет ярко-желтых цветов.
— Я что, дама, что ты мне цветы привозишь? — со смехом спросил он.
— Не сердись, Серенький, тебе ведь ничего из съестного нельзя, так что мне тебе было привезти? Ну, подари санитарке, если тебе неприятно.
— Мне приятно, — Сергей зарылся лицом в благоухавший букет, — мне все приятно, что ты делаешь, а эти цветы я засушу на память.
— Послезавтра вечером опять приеду, — Лина прижалась щекой к его плечу и потерлась, как кошечка, — а в понедельник тебя доктор, может быть, выпишет. Жалко, конечно, что ты все праздники в больнице будешь, но что делать? Приеду, и мы с тобой вместе салют посмотрим — тут из окна видно.
Она уехала, а Сергей затосковал — так затосковал, что в четверг утром заявил Гаврилину:
— Выписывайте, я уже в порядке.
— С ума сошел! Думаешь, что если боли прошли, то ты уже и здоров? Да тебя завтра опять к нам с приступом привезут!
— Выписывайте, — твердил Муромцев-младший, — я свое состояние знаю, у меня такие приступы случались. Выписывайте, я расписку дам.
К вечеру он довел-таки Гаврилина «до ручки» — тот плюнул, заставил написать расписку и в пятницу утром, ругаясь последними словами, выписал своего нетерпеливого пациента.
— Ты мне, старику, только голову-то не морочь! — в сердцах произнес он. — Хорошо он, видите ли, себя чувствует! К красавице своей торопишься, а то я, наверное, полный дурак и этого не понимаю!
«Тороплюсь, — с улыбкой вспоминал слова доктора Сергей, пока трясся в автобусе. — Я очень тороплюсь, я не могу без нее, я уже это понял. И так будет всегда».
Он торопливо шагал от остановки к турбазе, поглядывая на часы — Лина обещала приехать к нему только вечером, потому что посетителей пускали в больницу лишь с четырех часов, но мало ли что! Вдруг ей захочется выехать из Яремчи пораньше, и они разминутся? От этой мысли у него даже мурашки побежали по коже.
Однако легкий ветерок шевелил белую занавеску на чуть приоткрытом окошке их комнаты, и Сергея охватила радость — Лина, уезжая надолго, всегда плотно запирала окно. Следовательно, она на турбазе и в данную минуту, скорей всего, сидит за их столиком в столовой — сейчас обеденное время. Можно пойти туда, но там полно народу, а ему сейчас больше всего на свете хочется побыть с Линой наедине. Нет, лучше всего будет отпереть дверь своим ключом и лечь на кровать. Интересно, какое у нее будет лицо, когда она войдет и его увидит? Можно будет притвориться спящим и подсмотреть сквозь ресницы. Или еще…
Обуреваемый неожиданно нахлынувшим потоком фантазии, Сергей приблизился к двери, торопливо сунул ключ в замочную скважину и застыл на месте: на кровати, только что фигурировавшей в его радужных видениях, лежал голый Степанко. Не менее голая Лина скакала на нем, подобно опытному наезднику, самозабвенно запрокинув голову назад и аппетитно приподняв руками свои полные груди. Лицо ее с полузакрытыми глазами выражало жадное нетерпение, и она даже не сразу услышала звук скрипнувшей двери. Потом затуманенные глаза широко распахнулись, и в них мелькнуло выражение испуга, а с губ сорвался сдавленный крик:
— Сережа!
Взгляд Сергея метнулся в сторону — лишь бы не видеть этих гладких бедер, из-под которых испуганно выглядывал черноусый Степанко. Почти автоматически, не сознавая, что делает, он схватил свою сиротливо стоявшую в углу сумку и бросился вон.
«Банально, как мир, а я попался. Идиот! Воображал, что для меня все должно развертываться по особому сценарию, а сценарий этот стар, как человечество. Развесил уши, разнюнился, и кого теперь винить? Самому смешно!».
Но ему было не смешно, ему было горько до жути — так горько, как не было еще никогда в жизни. Голос кондукторши, прозвучавший у самого уха, заставил испуганно дернуться:
— Пройзний квиток!
Сергей с трудом сообразил, что сидит в автобусе и едет в сторону Ивано-Франковска. Расплатившись с кондукторшей, он обнаружил, что денег в кармане брюк осталось маловато, и полез в сумку, но кожаный бумажник, где хранились все привезенные им из дома деньги, исчез. К счастью, в потайном карманчике лежали нетронутыми пятьдесят рублей — сестра или невестка обычно клали ему в дорогу деньги «на всякий пожарный». Что ж, этого было вполне достаточно, чтобы добраться до Ленинграда.