— Не хочу вас оскорблять, мастер Летт, — надламывающимся голоском выдавила из себя Кэт, — но что тогда это?
Я вскинул голову. Её указательный палец, вытянутый в сторону леса, как и вся остальная рука, дрожа, ходил из стороны в сторону. Губы побелели как мел, а на лбу выступила испарина. Отчетливо проступили вены на висках, да и в целом она напоминала не молодую девушку, а вставшую из гроба покойницу, что перед смертью наглоталась ядовитых грибов, не желая выходить за нелюбимого.
Я медленно перевёл взгляд в то направление, куда указывала Кэт. Эдвин, заметив состояние ученицы, тоже покосился через плечо.
И как только я разглядел то, на что пыталась указать мне магичка, я едва не сравнялся с ней в белизне кожи.
То, что я сперва принял за большой сугроб снега, мелькнувший среди тёмных силуэтов деревьев, оказалось совсем не сугробом. Мелькавшая меж стволов фигура вообще ничего общего не имела с природой.
— Твою мать… — то ли выплюнул, то ли процедил я, хватаясь за меч.
Это был призрак. Женский призрак давным-давно погибшей женщины, что бродил средь елей, прижимая к лицу тонкие, обтянутые коричневой от времени и тонкой, словно пергамент, кожей. На миг мне показалось, что это сорда, однако я быстро понял, что ошибся. Для сорды призрак был слишком мал по размеру, да и над землёй он не плыл, а именно что перебирал ногами, не спотыкаясь ни о коренья, ни проваливаясь в мелкие лесные овражки.
— Плакальщица, — шумно выдохнув, произнёс я и убрал руку от ножен. — Всего лишь плакальщица.
И в самом деле, спустя мгновения ветер донёс до нас тихие, похожие на плач стоны. Призрак подвывал, царапал несуществующее и давно истлевшее горло комком слёз, заставляя каждого из нас вздрагивать каждый раз, когда её плечи сотрясал очередной приступ плача.
На самом деле, ничего страшного в самом появлении плакальщицы не было. Первоначальный шок, вызванный разбередившими душу вопросами Эдвина быстро прошёл, и я даже позволил себе улыбнуться, глядя на мраморное лицо Кэт. Идиот проклятый, матёрый арканолог, а испугался какого-то малефикара-квадрус. Главное, чтобы в Ордене не узнали, а то засмеют. Чего дрожал-то, ты же сам этих плакальщиц в Альбии стадами по кладбищам гонял, когда бароны взбунтовались против короля. Да и после любой войны их по полям да лесам пруд пруди. Ничего, кроме мрачных подвываний в ночной тиши они сделать не в состоянии.
Об этом я и рассказал в двух словах своим спутникам. Те недоверчиво косились на меня, продолжали вздрагивать от призрачных звуков, но, кажется, успокоились.
Только Эдвин саркастично произнёс:
— А ведь легенда начиналась точно также…
— В любой легенде есть доля истины, — менторским тоном оборвал его я. — Потому что плакальщицы — суть проекции неупокоенных душ невинно убиенных женщин, которых во время любой войны предостаточно. И говорить о том, что плакальщица свидетельствует о появле…
Я не успел окончить мысль.
Потому что меня насквозь, словно удар стилетом, прошиб озноб. Холодный мелкий пот выступил вдоль всего хребта, мгновенно промочив тонкий кафтан, который я поддел под куртку.
Потому что над макушками елей пронёсся низкий и протяжный гул.
Гул рога, призывавшего на охоту.
Глава 11
Время словно застыло.
Оно растянулось длинной каплей, застывшей на кончике весенней сосули. Тянулось медленно, неторопливо, словно только взбитое масло, перетекавшее из одного кувшина в другой. Мир, и без того тёмный и мрачный, казалось, потерял все краски. Он словно стал частью гравюры из детской книжки, слился с сиволапой легендой, которой недалёкие деревенские бабы испуганным шёпотом пересказывали друг другу и которой пугали детей. Секунды растягивались во времена года, дробились на части, и я видел, как широко, миллиметр за миллиметром распахиваются от ужаса глаза моих спутников. Как собираются складки на лбу Эдвина, и как медленно, словно в кошмарном вязком сне, прикладывает Кэт ладонь к губам, готовясь огласить всю округу испуганным женским визгом.
А потом капля разделилась. Лопнула с хрустальным звоном и с бешенной скоростью помчалась к земле. И с её булькающим ударом об улицу неведомого мне города, я пришёл в себя.
Свет костра ударил по моим глазам с хлёстким щёлканьем кнута. Но я, не замечая непроизвольно хлынувших слёз, заорал не своим срывающимся голосом:
— Ходу! Ходу, вашу мать, ходу!..
Им не пришлось повторять дважды. Я ошибся, и эта ошибка вполне могла стоить нам жизни. Местная байка, которой хвалились ветераны перед изумлёнными подружками, сошла с их уст, прорвалась сквозь удушливый запах придорожных таверн и вывалилась на подтаявший январский снег кавалькадой проклятых всадников. И я, главный эксперт по демоническим отродьям, отмахнулся от неё, словно от назойливой мухи. Списал всё на разыгравшееся воображение и жажду романтики. Ошибся. Но сейчас, когда легенда оказалась явью, Эдвин и Кэт всё равно мне верили. А может, просто поняли, что другого выхода, кроме бегства нет.