— Откуда шли председатель с бригадиром?
— Да с той стороны, — машет рукой старик в сторону границы. — С болота, наверно. Ничего не сказали, как встретились.
«Что им там на болоте, — думает солдат. — А может быть это и не их следы? Кто-нибудь прошел позже или раньше?»
— Давно вы здесь, дедушка?
— Да с час… Пришел проведать. Вон ведь как поднялись за лето! А с колхозов все заявки на наши кленки. Думаю с весны расширяться… А чужих — нет, не было. Это головы и бригадира след.
— Куда пошли — не сказали? — допытывался Горликов.
— Меж собой говорили, будто на новую ферму, — пожимает плечами лесник, — а точно не скажу.
— Это какая новая?
— Да в Новоселице. Как объединились, так в Новоселице новую ферму выстроили, и правление там недалеко.
— Быстро, — заключает Горликов.
— Уж теперь все так.
— А сколько будет до Новоселицы?
Горликов знает, что от лесной школки до Новоселицы восемь километров, но задает этот вопрос с наивной надеждой, что километров окажется меньше.
— Да так, — прикидывает лесник, — с десять будет.
Горликов сдерживает вздох.
— Спасибо, — говорит он. — Будьте здоровы!
— Здоровым будь, — притронувшись рукой до меховой шапки, кивает лесник. — Пошел все-таки?
И, не получив ответа, долго смотрит в спину удаляющемуся солдату, пока тот не скрывается вдали за взгорбком.
Встав снова на след, идет Горликов по целине. Место скользкое, точно лишаем, покрытое отдельными пучками рыжей травы. Ноги разъезжаются, только и гляди, чтобы не растянуться. И оттого, что островки травы похожи на лишай, от того, что опять тянется этот след, земля вокруг кажется Горликову мертвой и пустынной. «Вот дотяну до проселка, — думает он, — там как-то веселее».
И хотя на проселке тоже безлюдье, и дорожная вязкая грязь прилипает к подметкам сапог так, что ее не отряхнуть, но на душе у солдата делается и вправду веселее: как-никак, а все-таки дорога, и люди проложили ее. Летом возят по ней сено с заливных лугов, часто пылит, покачиваясь на мягких рессорах, вездесущая плетеная тележка председателя Яремчука; вышедшая в рейс кинопередвижка, сокращая путь между селами, тоже появляется тут по субботам, и ефрейтор Степанов так и норовит пойти в этот день в подвижной наряд к проселку, чтобы хоть рукой помахать киномеханику Анне Петренко.
И сейчас Горликов примечает свежую колею и клочки сена, — кто-то проехал сегодня и раструсил его.
А рядом с уходящим вдаль колесным следом — другие следы.
«Должно быть, и в самом деле это председатель с бригадиром, — думает Горликов. — Хорошо, чтобы так! Чужие мимо лесника никак не могли пройти незамеченными за этот час».
И все же беспокойство ни на миг не покидает Горликова. Как бы ни одолевало его недомогание, что бы ему ни припоминалось хорошее и дорогое сердцу, одни эти следы видятся ему сквозь все. Вот смешались они, будто топчась на месте. «Останавливались, — отмечает про себя Горликов и сам останавливается, — Курили, — едва различимые крошки просыпавшегося табака видны на грязи, — а вот глины комочек, откуда же тут глина?»
Над землей сгущаются сырые ранние сумерки. Тихо. Только слышно, как на проселке с всасывающимся присвистом ползет по ногам грязь. Это идет Горликов. Шаг за шагом, шаг за шагом, шаг за шагом. Уже и овчарка устала, она не тянет, как прежде, раскидывая в стороны передние лапы, а только трусит, не отрываясь от следа.
Горликову кажется, что он идет так весь день. Ему холодно и нехорошо. От пронизывающей сырости не спасает теперь и полушубок. Плечи разламывает немилосердная тяжесть, словно кто-то навалился на них и пытается пригнуть солдата к земле.
«Только бы не упасть, — думает Горликов, — упаду — не встану».
Ему вспоминается, как на заставе капитан Исаков рассказывал пограничникам, что у спортсменов, бегущих на дальнее расстояние, наступает такая минута, когда перестает хватать дыхания, силы слабеют и спортсмен готов сойти с дорожки. Но если напрячь всю волю и не остановиться, а продолжать бег, дыхание восстанавливается и снова появляются силы, — это называют «вторым дыханием».
«Вот и у меня теперь такая минута, — думает Горликов, — черта с два я поддамся!»
И он идет, даже ускоряет шаг. Но все остается по-прежнему. Тогда Горликов начинает думать об отце, ефрейторе Дужникове, старом леснике, обо всех друзьях — далеких и близких. Удивительно, до чего ясно они предстают перед ним, точно они идут с ним по проселку. И солдату становится легче.
Шаг за шагом, километр за километром…