Управляющая же преподнесла обитателям Убежища своеобразный сюрприз. Во время обеда она вновь почтила Трапезную своим присутствием и произнесла пафосную нравоучительную речь о гуманизме человеческого общества будущего, а в частности о неприемлемости в Убежище физического насилия. Разумеется, в первую очередь недопустимым было его применение по отношению к лиловым, тогда как другие варианты развития событий упоминались лишь вскользь.
Слушая мисс Вэндженс, Герберт сначала напрягся, однако вскоре понял, что наказывать его лично никто не собирался. В этот раз. Но хотя за всё время своего выступления женщина ни разу даже не взглянула на Герберта, не оставалось никаких сомнений в том, что речь эта произносилась именно для него.
В конце мисс Вэндженс добавила, что отныне любое посягательство на права лиловых является преступлением категории «А» и карается самым жестким образом.
Когда Катарина Вэндженс ушла, привычно постукивая тростью и шурша юбками, все в Трапезной молчали. Люди думали о том, к какой же категории преступлений относился проступок мужчины, уронившего поднос. Его, кстати, так до сих пор никто не видел ни в Трапезной, ни в Досуговых Отсеках, ни где-либо ещё.
Герберт же, насупившись, сверлил глазами младшего брата, привычно занимавшего своё место за столом на помосте. Разумеется, ни от Гера, ни от его друзей не укрылось, что на лице у Генри Моррисона не было – больше не было – ни следа синяка. Он был чист и свеж и весело переговаривался с соседом, уплетая жирные отбивные в панировке, посыпанные зеленью. Всё выглядело так, будто к нему всё сказанное мисс Вэндженс относилось в наименьшей из возможных степеней.
21.
Неделю спустя друзья сидели вместе в Досуговом Отсеке. Их в Убежище было несколько, и они выбрали тот, что поменьше – главным образом потому, что в него реже всего заходили лиловые. У «элиты», кстати, имелись свои комнаты отдыха, куда простым смертным был путь заказан.
Герберт, который теперь вообще не разговаривал с братом, не мог знать о том, что мисс Вэндженс призывала своих подопечных проводить как можно меньше времени с представителями «низшей касты», однако открытого запрета на посещение Общих Досуговых Отсеков для них не существовало, так что порой они появлялись и здесь. Причина для этого у каждого была своя – кто-то хотел чуть больше времени провести с родственниками, которым не повезло оказаться в числе лиловых, а кто-то откровенно хотел поглумиться над полуживой от усталости чернью. Подобных уродов терпели, слушая их насмешки, сжав зубы, а после лекции мисс Вэндженс о недопустимости физического насилия и вовсе старались держаться от них подальше – на всякий случай, чтобы не сорваться.
Примерно из тех же соображений Герберт решил удалиться в Малый Досуговый Отсек, а Мария и Нейтон его поддержали. Да и в принципе после тяжёлого рабочего дня хотелось тишины.
Надежды ребят оправдались – кроме них в помещении находилось лишь несколько таких же уставших серых, шептавшихся о чём-то в дальнем углу. Увидев вошедших, они на секунду замолчали, но, смерив ребят недоверчивым взглядом, вернулись к разговору.
Поняв, что им здесь не очень рады, – да и ни к чему им, откровенно говоря, была эта радость, – Герберт, Мария и Нейтон расположились за небольшим столиком в противоположном конце комнаты. Герберт тут же сложил на столе руки и положил на них голову, устремив невидящий взгляд куда-то между друзьями – говорить не хотелось. К счастью, роль главной «говорилки» взяла на себя Мария, а ему было лишь нужно периодически вставлять «угу» в её словесный поток. Кажется, она вещала что-то о последней смене, когда им вновь пришлось драить до блеска кафель в санитарных узлах.
Неожиданно Нейтон взял руку Марии в свою и поднял к глазам. Только тогда Герберт заметил, что у девушки на руках покраснения, поблёскивающие сукровицей, – скоро им предстоит покрыться коростами. Нейтон с грустью покачал головой, сказав что-тор о необходимости показаться в Медицинский Отсек, но Мария лишь смущённо отняла руку.
– Не нужно, – тихо проговорила она.
С такими мелкими повреждениям, как трудовые мозоли, в Медотсеке уже давно никого не принимали, и Мария, конечно же, об этом знала.
– На самом деле, я и до войны работала руками, – сказала Мария, будто бы оправдываясь.
– Правда? – Герберт даже голову приподнял от удивления. – И что ты делала?
– Ну… – девушка замялась. – Я рисовала. Много в каких стилях – и акварелью, и пастелью, и маслом, и карандашами… И пальчиковыми красками тоже. Только вот планшет я так и не освоила – ну не могу я, когда нет контакта с бумагой...