– Зайдёшь?
Герберт удивлённо поднял брови:
– А что, так можно?
– Не знаю. Не слышала, чтобы было запрещено.
Внутри Герберта ждало новое удивление.
– Как?! – оторопел он. – Ты живёшь здесь одна?!
– Ну… – девушке вновь стало неловко, как и тогда, когда Нейтон заметил её мозоли. – По правде сказать, да. Только, умоляю, не спрашивай, почему – я понятия не имею, как так могло получиться.
Герберт кивнул, принимая это недообъяснение.
– В прежней жизни я бы предложила тебе чай, – вздохнула Мария. – Однако здесь это, увы, невозможно. Но кое-что у меня всё-таки есть… – с этими словами девушка скользнула к прикроватной тумбочке, присела, открыла дверцу и принялась что-то в ней искать.
Внимание Герберта привлек предмет, лежавший на кровати.
– Мария, что это? – спросил он, беря в руки продолговатую прямоугольную коробочку.
– Где?.. – рассеянно спросила девушка. – А, вот! Нашла! Что там у тебя?.. – она, улыбаясь, подскочила к Герберту. – О!..
Несколько полу-чёрствых украденных из Трапезной крекеров, завёрнутых в целлофановый пакет, вообще не понятно как оказавшийся в Убежище, выскользнул у неё из рук, но Мария этого даже не заметила. Она тут же отобрала у друга коробочку, отвернулась, начала вертеть в руках. Потрясла возле уха, словно проверяя, не пуста ли она. И лишь потом решилась открыть.
– Что там, Мари? – вновь спросил Герберт, но девушка уже повернулась к нему, и он увидел всё сам.
На открытой ладони Марии лежало несколько деревянных палочек, окрашенных в разные цвета. Она держала их бережно, будто боясь повредить, почти как мать Герберта держала его брата, когда тот только появился на свет.
– Это что, карандаши? – удивился Герберт.
В его время практически все дети перешли на электронное рисование, поэтому такие вещи как фломастеры или карандаши считались, можно сказать, атавизмом. Объяснялось это во многом повышением цен на бумагу, произошедшем после резкого ухудшения экологической ситуации в конце XXI века.
– Не просто карандаши, – дрожащим голосом прошептала Мария. – Это Faber-Castell… Они безумно крутые и очень, очень дорогие… Даже родители не всякий раз могли мне их купить…
– То есть, ты не знаешь, откуда они? – уточнил парень.
– Нет, говорю же! – замотала головой Мария. – Понятия не имею… Что это значит, Гер?.. – девушка подняла на него удивлённые и даже слегка испуганные глаза.
– Я думаю, – протянул Герберт, поднимая с кровати ещё один предмет – им оказался чистый альбом для рисования с листами из плотной зернистой бумаги, – что кто-то здесь очень любит тебя, Мари… Однако, не смотря на это, желает остаться анонимным, – добавил он, осмотрев альбом, но не обнаружив ни подписи, ни каких-либо иных символов, которые могли бы указывать на дарителя.
23.
Разумеется, когда Герберт говорил друзьям о том, что диалог, подслушанный ими в Досуговом Отсеке – пустая болтовня, он и сам в это не верил. Однако ни Герберту, ни Марии, ни Нейтону не удалось стать свидетелями того, какие плоды принесли рассуждения недовольных серых – позже они единогласно решили, что это и к лучшему.
Брайан Дэй, до – профессор астрофизики, музыкант и общественный деятель, ныне – лишь один из безликих представителей лишённого всяких прав рабочего класса, шёл по коридору Убежища рука об руку со своей женой Анной. Они вели сбивчивую беседу о чём-то незначительном, и это было трудно, ведь мысли обоих то и дело возвращались к словам Джека Твайла, которые, подобно яду, проникли в их разум и чувства, полностью подчинив их себе.
Или это был не яд?
Будучи человеком образованным, Брайан знал, что на протяжении всей истории угнетению подвергались исключительно те, кто сам позволял относиться к себе подобным образом, а также что любое продолжительное угнетение рано или поздно провоцировало взрыв, волна от которого сметала всё на своём пути – и правых, и виноватых. И это, по его мнению, было закономерно и даже правильно – ещё Бенджамин Франклин писал, что те, кто готовы пожертвовать насущной свободой ради малой толики временной безопасности, не достойны ни свободы, ни безопасности. Правда, родившийся и выросший в мирное время и в демократическом обществе Дэй никогда не предполагал, что перед подобным выбором когда-нибудь окажется он сам. И всё же оказался.
Джек утверждал, что уже много с кем говорил об этом. И эти «много кто», по его словам, разделяли его взгляд на вещи и были готовы, в случае надобности, приступить к решительным действиям.