– Что это было? – спрашивает Керригэн и рывком поднимается.
XXIII
17 июля 1936 года.
После нескольких попыток майору Ури-арте удается связаться с Мадридом. В одной руке у него телефонная трубка, в другой – обжигающая пальцы сигарета.
– Абсолютно уверен, генерал… Да… в Географической комиссии по границам… Сомнений нет. Такое же сообщение получены по телеграфу в Мелилье, Сеуте и Надоре. Нельзя терять ни минуты… Я вызову гвардейскую штурмовую группу… Понимаю… Так я и сделаю. Не беспокойтесь, мятеж будет подавлен… Слушаюсь, генерал.
Комиссия – маленькое одноэтажное прямоугольное здание, отделенное от улицы Алькасаба трехметровой стеной. Заметно обеспокоенный часовой вытягивается перед входной дверью по стойке «смирно», не очень представляя, что делать. Майору Уриарте даже не приходится отстранять его, достаточно взгляда – и тот сам отходит в сторону. Пятнадцать офицеров во главе с капитаном Рамиресом сидят вокруг двух сдвинутых столов. Из-за полуприкрытых ставен помещение погружено в желтоватый сумрак, который создает атмосферу напряженного ожидания и гнетущего спокойствия. У стены стоят два открытых ящика с пистолетами и ручными гранатами, возможно, предназначенными для раздачи гражданским лицам – членам Испанской фаланги, и один закрытый, гораздо больших размеров. Секунд пятнадцать царит полная тишина. Майору Уриарте кажется, будто он идет по карнизу, однако страха не испытывает, скорее, глубокое и какое-то беспредметное разочарование. А еще он знает, что даже намек на нерешительность – и он сорвется в пустоту.
– Капитан Рамирес, – громко и четко говорит он, – прикажите этим людям немедленно покинуть Комиссию.
Сначала капитан Рамирес смотрит на него в некотором замешательстве, потом начинает медленно подниматься, словно ему нужно время на размышление.
– Мне кажется, майор, вы не совсем понимаете ситуацию. Позвольте сообщить вам, что представитель правительства в Марокко арестован. Аэродром в Тауире и база гидросамолетов в Аталайоне захвачены. Мятеж остановить невозможно, его поддерживает все находящееся в Африке высшее командование. Ваш долг военного – содействовать нашему движению, направленному на защиту власти и порядка от врагов родины. – Тут в его голосе, пробивающемся сквозь черную щеточку усов, появляются нотки убеждения: – Я предоставляю вам возможность присоединиться к нашему общему делу. Вы с армией или против армии?
– Капитан Рамирес, ваши слова – возмутительная провокация. Я напоминаю, что вы, как и все остальные, находящиеся на действительной военной службе, присягали на верность республике. – Майор Уриарте расстегивает кобуру и вынимает пистолет, черный металл тускло поблескивает в руке. – Я приказываю вам прекратить все это и немедленно покинуть помещение Комиссии.
Капитан Рамирес поворачивается к товарищам за поддержкой. Лейтенант Айяла встает и подходит к майору. Он молод и высокомерен. На лице его написана неколебимая отчаянная вера, не признающая никаких компромиссов, возможная только на уровне инстинктов и потому не совместимая с разумом. Глаза его фанатично блестят.
– Никто не будет подчиняться вашим приказам, майор, – с вызовом говорит он сквозь зубы, и челюсти его сводит от нервного напряжения.
– Проверим вашу стойкость, лейтенант.
Майор Уриарте снимает пистолет с предохранителя и под устремленными на него взглядами, не убирая палец с курка, тем же решительным тоном повторяет приказ, однако лейтенант продолжает стоять, расставив ноги и вызывающе скрестив руки на груди.
В этот момент в коридоре раздается размеренный стук сапог. Майор Уриарте облегченно вздыхает, надеясь, что это гвардейский штурмовой патруль, которому он приказал прибыть из военной комендатуры, однако, обернувшись к двери, вместо голубой формы самого верного республике корпуса видит группу из двенадцати легионеров во главе с сержантом, очевидно, вызванную часовым согласно инструкциям мятежников. Все вновь прибывшие вооружены винтовками и висящими на поясе ручными гранатами. Несколько секунд группа стоит неподвижно, привыкая к тусютому свету и, видимо, ожидая приказа стрелять, поскольку винтовки нацелены на майора. Он стоит спокойный, подтянутый, с высоко поднятой головой, глаза на бесстрастном лице, как обычно, ничего не выражают; в полной тишине слышно лишь слабое тиканье часов на запястье.
Капитан Рамирес с воинственным видом делает несколько шагов.
– Майор Мануэль Уриарте, – торжественно произносит он, – вы арестованы и вплоть до новых распоряжений будете содержаться под стражей.
Время словно распухло, соблазн предаться воле судьбы неумолим, как жара, серые тени наползают сквозь переплет оконца, через которое видны огни в корпусах напротив и в городе, грубо разбуженном среди ночи сигналом воздушной тревоги. Двенадцать часов, проведенных в маленьком подвале здания Комиссии, кажутся майору Уриарте длиннее предыдущих сорока шести лет жизни. Он слышит далекие крики во дворе, звяканье оружия, шаги солдат, видимо, строящихся в роты, но как-то беспорядочно, урчание машин, которые заводят под навесами, бесконечную трель телефона непонятно где, явно остающуюся без внимания. Вот опять пронзительный звонок, и так каждые несколько секунд, с монотонной настойчивостью.
Спрятавшись за колонной на площади Сук эль-Фуки, укрытый с головы до ног джильбабом, Алонсо Гарсес читает приклееную к оштукатуренной стене листовку. Все стены в Тетуане залеплены этими бумажками.
Дон Франсиско Франко Баамонде, дивизионный генерал и командующий вооруженными силами в Африке, доводит до вашего сведения:
Армия вновь была вынуждена, выражая желание большинства испанцев, которые с бесконечной горечью взирали…
Гарсес мрачно водит глазами по строчкам: он уже ни о чем не думает, кроме этих слов и их зловещего смысла.
Ст. 1. На всей территории Марокко вводится военное положение; как следствие этого объявляется мобилизация всех вооруженных сил; кому бы они ранее ни подчинялись и какими бы правами и обязанностями ни обладали, отныне они подчиняются нашей армии и ее военному трибуналу.
Ст. 2. Не требуется ни извещения, ни повестки…
Глаза быстро пробегают все пятнадцать статей.
Заканчиваю призывом, который, надеюсь, выразит всеобщие чаяния и будет поддержан всеобщей волей: ДА ЗДРАВСТВУЕТ ИСПАНИЯ!
В конце улицы в последних оранжевых лучах заката поблескивает оружие военного конвоя, и явно встревоженные торговцы торопливо собирают с циновок свои специи, чтобы успеть спрятать их на повозках.
Несколько часов спустя в квартале эль-Блад два кавалерийских прапорщика и сорок пять штурмовых гвардейцев сталкиваются с батальоном легионеров и полком регулярной армии. Алонсо Гарсес с перепачканным лицом, заняв позицию среди мешков и ящиков импровизированной баррикады, слышит первые хрипы войны, еще не сознавая, что это война, чувствует запах пороха, дышит, как загнанный в нору зверь, никак не решаясь выбрать цель, не в состоянии приладить винтовку, оглушенный постоянной стрельбой и всем обликом осажденного города. Опять сухие выстрелы, эхом отдающиеся в ушах. Молоденький гвардеец рядом с ним сначала падает на трясущиеся, как желатин, колени, а потом вообще складывается пополам и валится на землю, и пока двое товарищей пытаются поднять его, бормочет что-то невразумительное, слышны только отдельные слова, фашисты чертовы, мать вашу… Гарсес склоняется над ящиком с боеприпасами, заряжает винтовку, ловко вскидывает ее, подносит к перекошенному от ярости лицу и наконец прицеливается, выбрав в качестве мишени блокирующий площадь отряд легионеров. Склад оружия на главной улице незадолго до этого был атакован молодежью из Народного дома, и теперь нападавшие бегут по превращенному в поле боя кварталу с криками «Да здравствует законное правительство!». Какие-то парни стреляют по фашистам с плоских крыш медины. Выстрелы звучат почти бесперебойно, в ход пошли минометы и гаубицы. Страшный шум накрывает город, в дыму почти ничего не видно. Трудно понять, что происходит: пожары, падающие с неба факелы, красноватые вспышки, а надо всем этим – ожесточенный сигнал тревоги, в котором смешались полицейские сирены, пронзительные гудки машин «скорой помощи» и колокольчики пожарных. Несколько санитаров торопливо проносят раненого через сады при мечети в направлении военного госпиталя. Группы солдат оцепляют район.