— Расходитесь, — повторил зло и настойчиво тот, что явился с улицы. — Факт. Наверное, они начнут с обысков. Если в доме что-нибудь обнаружат, мы пропали. Ступайте по своим квартирам и запритесь! Притворяйтесь спящими!
Сверху донеслись какие-то крики. Слов никто не разобрал, но в слабом свете все узнали опухшую с перепоя физиономию. Рейсек! Он мчался вниз по винтовой лестнице, хватаясь пухлыми руками за перила, переваливался на трясущихся ножках, как пивной бочонок.
— Вот видите! — визжал он, потрясая кулаками над головой. Он заметался среди испуганных жильцов, тыча поднятым пальцем. — Теперь… нас всех расстреляют! Пусть! По заслугам… все знали, все… молчали…
Кто-то тряхнул его:
— Катись домой, пьянчуга!
От Рейсека брезгливо отодвигались, пятились, опасаясь, уж не рехнулся ли он от страха. Но Рейсек вертелся среди жильцов, размахивал руками, изрыгая непонятные угрозы. От него несло винным перегаром, а по морщинистым щекам катились слезы.
— Да утихомирьте его! Что он такое болтает?
— Что такое мы знали?
— Тьфу! Пьяная свинья!
— Что мы должны были знать?
Рейсек замахал руками:
— Теперь отказываетесь!.. Все… все знали, что здесь — здесь за окном… девка! Непрописанная! Она там… ее найдут и… пиф! паф! Ха-ха! К чертям…
Чья-то рука схватила его сзади за горло, другая пыталась заткнуть его брызжущий слюной рот. Он боролся, как взбесившаяся крыса, скользя ногами по плиткам галереи. Молотил кулаками, добрался до чьих-то ребер. Верещал в клещах мужских объятий, лягал воздух, пока не угодил кому-то в коленку. Раздался болезненный вскрик. Рейсек с отчаянием бешеного пса вцепился зубами в руку, затыкающую ему рот. Женщины разбежались.
— Пустите… пустите! — хрипел Рейсек среди грохота выстрелов.
— Не орите! Услышат…
— Тихо!
С неестественной силой безумца Рейсеку удалось разорвать железные тиски. Шатаясь, ловя ртом воздух, обалдевший от всего происходящего, он налетел на стену, ударил себя кулаком в грудь.
— Вы… сумасшедшие… я не хочу… слышите! Я не хочу… из-за вонючей жидовки… пусть идет сама, пока есть время… я сам… я сам… выкурю ее из норы… сейчас же…
Прежде чем кто-либо успел опомниться, он, как бешеный бык, ринулся в коридор. К дверям комнатенки! Навалился всем телом, ударил кулаками в филенку. Молотил, кряхтя от напряжения, обуреваемый слепой, страшной ненавистью, пытаясь выломать дверь. Отопри! Глухие удары мрачно разлетались по старому дому. Страх овладел этажами.
— Aufmachen! Отворяй! — орал он и крутил ручку. Потом с непонятной обдуманностью начал гнуть ее сверху, желая вывернуть, вырвать из дерева. Не получалось. Он снова ударил в дверь в каком-то бесовском исступлении.
— Auf-ma-chen! Открывай… ты, проклятая девка! Ты там, я знаю!
Та, внутри, слышала все. Знала, что близится конец.
Быстро светало. Розоватая заря билась в окно, пальба не прекращалась. Эстер стояла среди комнаты одетая, опустив руки, ждала. Просто ждала. Дыхание стало прерывистым, воздух застревал в горле. Закрыла глаза. Так лучше. Ледяное спокойствие. Покорность. Ничего не видеть. Скоро все кончится. Та давящая печаль, что еще осталась в сердце, — это о нем.
— Где он сейчас? Почему не здесь? Она была еще полна им.
Град ударов в дверь и приглушенные крики пробудили ее к жизни. И треск дерева. Куда? Куда? Потеряв голову, Эстер заметалась среди стен, телом овладел инстинкт загнанного зверя. Куда? К окну! Назад. Спрятаться под кушетку! Она расплакалась наконец, ослепленная страхом. Удары гвоздями входили в мозг. Эстер упала на диван, заткнула уши.
— Aufmachen! Отворяй!
Неизвестная сила подняла ее, швырнула ко вторым дверям, девушка распахнула их, вбежала в пустую мастерскую. Затемнение опущено, глухая тьма! Она двигалась неуверенно, вытянув перед собой свободную руку. Стол, стул, манекен, утюг, сверток со старыми журналами, длинные портновские ножницы! Взять их, повернуть острием к груди, погрузить сюда, в то место, где бьется жизнь. Конец, покой, бегство! Сильный удар в висок выбил у нее из рук ножницы, ноги подкосились, дурнота заволокла мозг… Наконец-то теперь стук в дверь и пальбу она слышала откуда-то издалека. Тишина… Наверное, теперь наступит тишина, только тишина — а-ах! — вздохнула она, отдаваясь сладостному чувству небытия…
Свет! Разве это возможно? Сейчас, когда всему конец? И все-таки…
Свет проник через густые ресницы, узкой полоской осветил лицо. Эстер упрямо сжала веки. И вдруг почувствовала прикосновение руки.
Настойчивый шепот у самого лица: