Мальчик изумленно огляделся. Он уже давно отвык интересоваться окружающим, но теперь, оказавшись внутри, увидел совсем не то, что ожидал увидеть. Он стоял в просто обставленной комнате, чистой и уютной. Потолочные панели излучали приятный рассеянный свет. Мебели было немного, но вся она стояла на своих местах. Мальчишка с трепетом озирался по сторонам. Как ни убого выглядела эта комната, она была лучше любой из тех, в которых он живал прежде.
Старик отпустил плечо мальчика и проковылял к шкафу. Поставив туда свой горшок, он извлек на свет нечто непонятное. Потом нищий стянул с себя рубище, повозился с ремнями, и тут мальчик понял, что это — протез, искусственная нога, причем сделана она была так здорово, что ничем не уступала настоящей, из плоти и крови.
Нищий поднялся, взял с полки брюки и натянул их. Теперь он вовсе не был похож на калеку.
— Поди сюда,— сказал он на интерлингве.
Мальчик не шелохнулся. Баслим повторил то же самое на других языках, потом пожал плечами, взял мальчика за руку и повел в соседнюю комнатушку. Это была маленькая кухня, совмещенная с ванной. Баслим наполнил водой ушат, вручил пареньку обмылок и сказал:
— Мойся, — и жестами объяснил, чего хочет.
Мальчик стоял истуканом, немой, как пень. Старик вздохнул, взял здоровенную щетку и сделал вид, будто скребет кожу мальчика. Когда жесткая щетина коснулась ее, старик остановил руку и повторил:
— Мойся. Купайся, — он произнес это на интерлингве и английском Системы.
Мальчик поколебался, снял свои отрепья и начал медленно намыливаться.
— Так-то лучше, — сказал Баслим. Он поднял ветхую одежду, бросил в мусорный бачок, достал полотенце. Потом повернулся к своей кухонной утвари и занялся стряпней.
Через несколько минут он оглянулся. Мальчишки не было. Старик поспешно вошел в комнату и увидел, что тот, голый и мокрый, изо всех сил тянет дверь. Заметив Баслима, мальчик удвоил усилия, но все было тщетно. Старик похлопал его по плечу и махнул рукой в сторону маленькой комнаты.
— Ступай домываться.
Он отвернулся. Паренек побрел следом.
Когда мальчик вымылся и вытерся, Баслим поставил на плиту котелок с тушенкой и, открыв шкафчик, достал из него склянку и клок ваты из растительных волокон. Вымытая кожа мальчика явила миру богатое собрание шрамов, царапин, незаживающих синяков и ссадин, как старых, так и совсем свежих.
— Стой тихо.
Мазь щипала, и мальчик принялся ерзать.
— Стой тихо, — ласково, но твердо повторил Баслим и похлопал ребенка по руке. Тот расслабился, только вздрагивал каждый раз, когда лекарство попадало на кожу. Старик тщательно осмотрел застарелую язву на колене мальчика, опять неторопливо приблизился к шкафчику, вернулся и всадил парню шприц пониже спины, предварительно растолковав языком жестов, что оторвет ему голову, если тот только попробует дернуться. Потом он отыскал какую-то старую тряпку, жестами предложил мальчику обернуть ее вокруг себя и опять занялся стряпней.
Покончив с этим, он подвинул свой стул и стол таким образом, чтобы мальчик мог есть, сидя на сундуке, и водрузил на стол большие миски с похлебкой. К похлебке вскоре добавились горсть зеленой чечевицы и пара увесистых ломтей деревенского хлеба, черного и плотного.
— Суп готов, парень. Иди-ка поешь.
Мальчик опустился на краешек сундука, но есть не стал, готовый в любое мгновение сорваться и улизнуть. Баслим перестал жевать.
— В чем дело?
Он заметил, как мальчишка метнул быстрый взгляд на дверь и потупился.
— Ах, это, — старик поднялся, прочно опираясь на свой протез, прошагал к двери и прижал большой палец к замку.
— Дверь открыта, — объявил он. — Ешь свою похлебку или уходи.
Он повторил это на нескольких языках и с удовлетворением отметил, что добился понимания именно тогда, когда обратился к мальчику на том языке, который считал его родным.
Однако Баслим не стал утруждать себя проверкой, а вернулся к столу, осторожно уселся на свой стул и взял ложку.
Мальчик потянулся за своей, а потом внезапно сорвался с места и выскочил за дверь. Баслим продолжал есть. Дверь оставалась приоткрытой, и свет из нее лился в темный коридор.
Завершив свой обед, Баслим вдруг почувствовал, что мальчишка смотрит на него из темноты. Не оборачиваясь, старик произнес на том языке, который, как он считал, мог быть понятен мальчику:
— Может, вернешься и поешь, или выбросить твою еду?
Мальчик не отвечал.
— Ну что ж,— пробормотал Баслим. — Если ты не хочешь входить, я закрываю дверь. Оставлять ее нараспашку при включенном свете — слишком большой риск, — он неторопливо поднялся, подошел к двери и начал потихоньку ее затворять.