Началось это все 25 мая 1918. А осенью Австро-Венгрия уже пала, рассыпалась.
Осталась масса воспоминаний и документов: несчастных начальников станций расстреливают, вешают на семафорах, топят в сортирах, — за то, что нет паровозов, угля, воды, вагонов. Так почему те не сбегают?! И еще: вот ездят бронепоезда — так почему банды и прочие местные партизаны не разнесут к черту железные дороги? Почему не разнесли в пух железные дороги, чтоб не гнали красные свои войска в глубинки, не вывозили хлеб и прочее? В гигантской Сибири — взорви и разметай колею, и живи спокойно, как на острове!
Потому что железнодорожные рабочие и служащие были объявлены на военном положении, и за уход с рабочих мест и необеспечение бесперебойной работы железнодорожного сообщения они гремели за саботаж и контрреволюцию в ЧК. Сбежал? — дезертир: можно расстреливать. Не поймали? — а семья как заложники будет взята, можно тех заложников расстрелять, а с 19-го года и концлагеря уже функционировали. Не обеспечил? — вредишь: можно к стенке. Вот и крутились!! Большевики и сами удивлялись чудодейственным результатам насилия. Хвалили его и пропагандировали друг другу.
А за целость колеи отвечали жизнями всего населения все населенные пункты в десятиверстной полосе влево-вправо от железки. Лови бандитов сами, доноси красным, чини взорванное, делай что хочешь! Взорвано, нельзя проехать — все село в пособниках, всех на распыл. И несчастные крестьяне организовывали дежурства, и падали партизанам в ноги, и скакали ночью доносить в ЧОН, и убивали злоумышленников сами, и чинили срочно всем гамузом взорванное, пока красные не прознали и не приехали расстреливать.
Вот так происходило трудновообразимое, малореальное — в хаосе и смуте Гражданской войны железные дороги продолжали работать.
Что характерно: в Сибири чехословаки исполняли те же железнодорожные функции, что ЧК на советской территории.
Ага. Слесари и аптекари выказали военные таланты и без всяких академиев и училищ били сильно грамотных царских офицеров. Так зачем тебе академия, ступай учиться в дворницкую!
Значит, так. В феврале 1918 Троцкого демонстративно снимают с наркоминдела, чтоб немцы видели — советская власть его сама наказывает за неправильное ведение брестских переговоров. Дружба-фройндшафт! И тут же в марте Троцкого назначают наркомвоенмором. Создавать Красную Армию. А ЧК уже не дремлет, бдит, работает!!
И Троцкому привозят генерала Самойло. И Самойло объясняет, как производится мобилизация в армию. И что такое сеть призывных пунктов. И где они были.
Так. Призывные пункты мы назовем… военные комиссариаты. И во главе — военных комиссаров. Военкомов. Помещения, пишбарышень, машинки, дрова, пайки. Всех мужчин от 18 до 55 — на учет! А, остались старые списки? — очень хорошо. Значит: волостные, уездные, губернские военкоматы. И над ними — окружные. Логично.
Ага — офицеры по отдельным спискам. Правильно, правильно. Но мы вот добавим: все офицерские семьи — на учет. Анкеты членов семей, адреса, родственников с их адресами. Как это зачем?! А затем, что они остаются заложниками за главу семьи. Если он дезертирует, изменит, — с ними обращаются соответственно как с заложниками после преступления того, за кого они отвечают.
И военкомам — вменяется в обязанность: строжайший учет семей офицеров! За упущения — революционная мера наказания разгильдяю-военкому: расстрелять.
И. Вызывается офицер. И ему делается предложение, от которого он не может отказаться. Или идет в Красную Армию — или расстреливается как классовый враг, можно вместе с семьей, а можно по доброте семью в концлагерь.
А в армии за офицером — военспецом! — приглядывает комиссар. И все его приказы утверждает комиссар. И за его добросовестность комиссар отвечает головой. Плохой приказ отдал военспец и утвердил военком — обоих к стенке. Сбежал военспец — к стенке военкома, и тут же известить военкомат по месту учета семьи офицера: а в подвальчик пригласить классово враждебную семейку. Товарищи — кто считает, что царскую семью с детьми расстрелять можно, а офицерскую нельзя? И почему нельзя?
А жрать, между прочим, нечего. И работы нет. И классово чуждых, а в первую голову бывших офицеров, могут шлепнуть в любой момент. А тут — какой-никакой паек.
И высокая степень социальной защиты семье: муж воюет в Красной Армии, так это другое дело.
Н-ну — и куда офицеру деваться? Учил еще Цезарь: имей дело с семейными людьми — они покладисты…
И в результате. К концу Гражданской войны в Р.К.К.А. было до 75 000 бывших офицеров. Из 130 000 всего имевшихся в Российской Армии на весну 1917 года.
А в Добровольческой армии, позднее — «Русской», вместе со служившими под Колчаком и вообще в Белой Армии — 30 000. Вот такое соотношение.
Так что с обеих сторон операции планировали и части двигали в бой такие же офицеры той же армии.
Все, что сделал «полководец» Фрунзе — спланировано полковником Триандафилловым. Красные командиры озвучивали приказы военспецов и добивались их выполнения, на что были особые отделы и прочие пулеметчики.
А легенды о самородках создавались позднее по заказу — для воспитания классового самосознания.
Мужик отмучился в окопах Мировой войны, и вернулся домой, и стал хозяйствовать, и кругом все разваливается — и чего он идет в Красную Армию? А дома пересидеть нельзя?
Нельзя. Расстреляют. И семью сошлют или расстреляют. Натыканы по стране военкоматы, и списки там напечатаны. И отряд с пулеметом приедет в деревню в любой день…
И дезертировать трудно. Найдут, идентифицируют — расстреляют… Или — предложат идти воевать за тех, кто на тебя напоролся: хоть за зеленых, хоть за белых, хоть за кого. А известят, опять же, о твоем дезертирстве ежели родной военкомат — то семью к ногтю прижать ничего не стоит. Пролетарская этика провозглашает беспощадность как доблесть и сознательность. Плачешь, значит, — а расстреливаешь.
Вот так в два года с нуля была создана пятимиллионная армия. С жестокой дисциплиной. С нерассуждающим единоначалием. Хоть из нее и бежали, хоть ее и били, — но в конечном итоге она неуклонно побеждала. Ну — почти всегда и почти всех.
Войска четырнадцати держав пошли против нас в поход, чтобы задушить молодую Советскую Республику. Не вышло. Может, они ее плохо душили? Не за горло, а за ножку от кровати?
Советские школьники тайком считали: Англия, Франция, Америка, Япония. Четыре. Так. Германия. Австро-Венгрия. Шесть. Гм. Ну, эти две — по Брестскому миру. Но все равно. А! Польша. Семь. Вообще она как-то на удушение власти не замахивалась, она кусок себе отхватить хотела, но все равно. Семь. А еще семь?…
Дурачки! Финляндия, Эстония, Латвия, Литва, — все против Сов. власти были? А Турция, обычно не упоминаемая, взяла себе кусок Российского Закавказья? А Румыния — кусок Бессарабии? А союзница Германии и Австро-Венгрии Болгария — присоединилась к грабительскому для нас Брестскому миру? Вот и четырнадцать. Кстати. Если тюрьму народов Австро-Венгерскую Империю разделить (что вскоре и произошло!) обратно на Австрию, Венгрию, Чехию, Словакию и Сербию, то к числу интервентов можно прибавить еще четыре державы, и будет восемнадцать. Но это число уже доводит ситуацию вовсе до абсурда.
Значит. В марте 1918 года в Мурманском порту с английского крейсера «Глория» высадился отряд морской пехоты. И транспорт подошел, и всего на берег сошло 2000 солдат. Зачем? А затем, что начиная с самого 1914 года союзники поставляли России военные грузы — оружие, боеприпасы, амуницию, технику. Грузы шли северным путем по морю. Корабли разгружались. Со складов — железной дорогой в Петроград и далее по фронту.