Нарушение нейтралитета Швейцарии генерал не отрицал, но оправдывал это стремлением захватить преступного Климоффа и его бандитов, и предать справедливому суду. И вообще, швейцарцы сами виноваты, пропустив русских через свою территорию без единого выстрела, да ещё снабдив патронами и взрывчаткой. В общем, генерал-квартирмейстер показал что свою должность занял не случайно, что у него комар носу не подточит, и что он не виноват а виноваты другие, и даже там где он всё же виноват (Швейцария), он всё равно не виноват. В итоге, главным виновником в погонах стал генерал-майор Белл-младший, командир Тридцать Третьей дивизии, принявший командование группировкой после гибели Першинга. Беднягу отставили с дивизии, и выкинули в отставку «за неспособность и неумение командовать войсками».
«А где бы он научился ими командовать? — подумал представитель Соединённых Штатов в Высшем Военном Совете Антанты. — Ни в Испанскую войну, ни в Филиппинскую, не командовал ничем больше батальона, потом на тыловых должностях, за год до войны получил полк, год назад генеральский чин, покомандовал годик на мексиканской границе, пугая бандитов, и сразу дивизия. Он и с ней то на войне едва справлялся, а уж целый корпус совсем не для него. А теперь о политике с таким пятном на послужном списке и мечтать нечего. Да и в совет директоров ни одна приличная корпорация не возьмёт. Хорошо хоть семья не бедная, пристроят где-то».
От этих мыслей генерал Блисс совсем пригорюнился.
— Будь генерал Першинг французским генералом, и останься он в живых, ничто на свете не спасло бы его расстрела, — жестко заметил Le Tigre Клемансо. — Как не спасло генерала Нивеля, расстрелянного в августе в Руане.
На суде над Нивелем и суровом приговоре настоял сам Клемансо, возглавив правительство и возложив на генерала вину не только за провалившееся наступление, но и за последовавшую за «Бойней Нивеля» революцию.
— Будь генерал Першинг жив, думаю, и его ничто не спасло бы от ответственности! Но ему повезло, он умер как солдат. Думаю, у нас есть дела поважнее чем обсуждать то чего уже не изменить, — резковато ответил Блисс, сдерживаясь чтобы не высказать лягушатникам и лимонникам всё что думает.
Что если бы они не допустили во Франции революцию, спровоцировав этим идиотским наступлением Нивеля, устроенным чтобы показать вступившим в войну американцам что смогут справится и без заокеанской помощи, ничего бы не было. Никакой Климофф не решился бы бросить фронт, не сядь в Париже этот мямля Блюм со своими социалистами, синдикалистами и чёрт знает кем ещё. Да и солдаты русского корпуса не поддержали бы бунт, не будь примера под боком, и ещё одного, в России, где бритты и французы тоже додумались устроить революцию во время войны. И не в Португалии какой-то, или Греции, а в великой стране, на которой держится весь фронт на востоке!
«Хотя, в Петербурге и наши отметились. Жадные идиоты, не могли подождать пока гунны сломаются!» — от этой мысли Блисс мысленно выругался на трёх языках, прибавив к родному французский и испанский.
Но внешне генерал остался невозмутим, и продолжил, глядя на союзников:
— Мы делаем всё что можем. Президент Маршалл и новая администрация прилагает все усилия чтобы как можно быстрее отправить в Европу как можно больше войск. Они уже направляются через Атлантику. Мистер да Кошта упоминал о корпусе филиппинских волонтёров, защищающем португальские владения в Африке. Но нам не хватает оружия. Наша промышленность велика, но она ещё не развернула массовый выпуск всего что нужно для войны, хотя это произойдёт в самом скором времени. А пока остаётся надеяться на британские арсеналы.
— Они в вашем распоряжении, друг мой, — благосклонно кивнул Ллойд-Джордж, явно довольный тем обстоятельством что не только Британия нуждается в Америке, но и Америка в Британии. — Выпуск оружия и амуниции мы за три года наладили хорошо, скажу не хвалясь. К сожалению, большая часть французских военных заводов для нас пока потеряна. Этот негодяй Анрио не согласится продавать нам оружие даже за золото. Он, и его красные сообщники прекрасно понимают, что после победы Антанты их богопротивной власти быстро придёт конец, и Франция вернётся к законности и порядку, снова утвердив священные принципы свободы предпринимательства и нерушимости частной собственности!
— Amen! — вздохнул Пуанкаре, который несмотря на свой довоенный радикальный либерализм, после революции стал находить утешение в религии.