3 октября 1993 года Егор Гайдар обратился по телевизору к москвичам с призывом прийти и защитить власть Бориса Ельцина. Я разломал швабру, взял от нее черенок и поехал к Моссовету. Проезд с черенком от швабры сначала на автобусе, а потом на метро до «Пушкинской» был одним из самых комических моих путешествий по Москве. Я все никак не мог к ней приладиться, то нес воинственно, на манер бокуто, то умудренно, опираясь, как на посох. Я шел защищаться от коммунистов и националистов.
В «Гибели империи» Гайдар останавливается на эпизоде тогдашнего своего телеобращения, оправдываясь, что позвал вовсе не готовых к тому граждан поучаствовать в уличных боях, могли быть трупы, и он это понимал. Оправдания основаны на апелляции к Октябрьскому перевороту 1917 года — он говорит, что если бы в Петербурге нашлось всего ничего, десять тысяч профессиональных военных или тысяч сорок-пятьдесят просто готовых драться мужчин, ничего бы не было — ведь у большевиков было сил не больше, чем у путчистов в 1993-м. И когда к Моссовету ночью по его призыву пришли тысячи москвичей, нам даже не пришлось ни с кем драться — это просто переломило настроения войск, и путч был подавлен.
Вероятно, это правда, и тем не менее это загадочно. В белом движении в Гражданской войне участвовали до полумиллиона профессиональных военных, только в эмиграции оказались более трех миллионов человек, а поубивали не меньше. Как получилось, что в начале всего дела не нашлось десяти тысяч, было сравнительно модным вопросом в 1990-е годы, историки и публицисты часто им задавались, но, вероятно, по собственной глупости я не запомнил правильного ответа. А теперь, мне кажется, это становится понятнее. Угроза революции — националистической революции — маячила перед нами все 1990-е годы. Яростный — а на мой личный вкус, так и просто великий — историк Александр Янов даже выпустил тогда сгоряча книгу «Веймарская Россия»; об аналогиях с Веймарской республикой постоянно говорит и Гайдар. Было несколько скреп, которые удерживали от этого.
Во-первых, тогда был ужас революции как таковой. Миллионы жертв ранней советской власти еще держались в памяти, потому что сама эта власть держалась страхом репрессий. И люди, готовые на такое, автоматически превращались в психов-маргиналов.
Удальцову и Навальному удалось за эти дни повторить эффект Кровавого воскресенья, когда войска атакуют мирный митинг, куда люди идут как на праздник
Противопоставить этому можно только невинных жертв власти нынешней, но тогда этого не удавалось сделать. Путч 1993 года длился две недели, все это время Ельцин демонстрировал явное желание договариваться, а Хасбулатов с Руцким — вооружаться, к моменту штурма Белого дома ощущения, что там собрались мирные невинные граждане, которые за законность и демократию, ни у кого не осталось. И это принципиально иная ситуация по сравнению с тем, что произошло в Москве на прошлой неделе. Удальцову и Навальному психологически удалось за эти дни повторить эффект Кровавого воскресенья, когда войска атакуют мирный митинг, куда люди идут как на праздник — с детьми, с песнями. Невинные жертвы появились — не сотни трупов, как в 1905 году, и даже не десятки, как в 1993-м, но мера допустимого зверства превышена.
Во-вторых, тогда было презрение к протестным идеологиям со стороны интеллектуальной элиты. Крах СССР в достаточной степени доказал то, что иного пути, кроме либерализма и капитализма, не существует. Эдуард Лимонов имел карт-бланш у интеллектуальной элиты просто как талантливейший русский писатель, но его национально-большевистская идеология всю дорогу оставалась маргинальной, потому что такой мерзости, как соединение коммунизма с фашизмом, никакой талант не искупал. Но за 20 лет нам будто привили и национализм, и коммунизм, мы больше не видим в них ничего страшного, в коктейле с протестом против Путина мы вполне готовы отдать им должное. Удальцов + Навальный — это ведь Лимонов-soft, один — «авангард коммунистической молодежи», второй, как это теперь принято выражаться, «разумный националист», но это никого не смущает. Мысль о том, что настоящему либерализму национализм не вредит, а даже делает его острей, стала вполне себе респектабельной. Евгения Альбац с восхищением говорит о Навальном как о выдающемся политическом деятеле, Юлия Латынина доказывает, что все либералы всегда были расистами и националистами, и все это очень убедительно и умно. Но представить себе, чтобы эти парки, держащие в руках нити судьбы русского либерализма, в 1990-е годы вообще бы дотронулись до этого юридического блюда со вкусом яблочной левизны и коричневым ароматом «Русского марша», просто невозможно. Что до Удальцова, то он тоже как-то вот приглянулся креативному классу, представ в виде европейского левого, хотя куда больше напоминает классического русского эсера-бомбиста.