— Я, может, тоже смогу чем-нибудь подсобить. — Продолжаю глупую игру в «добра молодца», «меч кладенец» и прочая, и прочая. Сказочный антураж, чтоб его… И кто только это напридумывал, прости Господи.
— Пособить, конешно, сможешь... Если испаришься побыстрее. Я исшо не переварила свой последний ужин… Кода отойду, проголодаюсь, тогда и заходь… Хе-хе-хе...
Какой же мерзкий смех у этой карги — как-то само собой приходит мне на ум.
— Ты шо там удумал, болезный? — начинает волноваться колдунья. — Говорю же — не в настроении я с добрым молодцем беседу вести. Шастают тут всякие, а ты майся потом... Несварением.
А я размышляю, как же мне вразумить ведьму на диалог. Не своим же весьма худосочным телосложением? Но, может, в контексте имеющихся желудочных колик и прокатит.
— Так, может, тебе, бабушка, корешков каких от желудка принести? — предлагаю свои добро-молодецкие услуги я.
— Хе-хе-хе... Бабушка. Какая я тебе бабушка? Исшо назови — красной девицей, — ехидничает старая карга, не ведясь на мой шикарный комплимент.
— Так, что, на счёт, корешков?
Некоторое время ответом служит тишина. Лишь ветер с треском играется новеньким флюгером на крыше.
— А шо, и то дело. А сможешь? — наконец выходит на связь колдунья.
— Запросто.
— Заходь.
И дверь в избушку сама собой распахивается.
Внутри, в разрез распространённым слухам, оказывается довольно светло. Пахнет не плесенью и лягушачьей сыростью, а гелиотропом и лунным цветком. Под потолком пучки сушёных трав, на оконцах чистые занавески, стол оструганного дерева с такими же табуретками вокруг. Всё мило...
Хотя, нет. Не всё... Огромная печь в треть дома с прикрытым закопчённой заслонкой ненасытным зевом устья. Мне кажется, или действительно через терпкие запахи трав чувствуется вонь недавно подгоревшего мяса? И нет даже малейшего желания ознакомиться — что там за заслонкой... А посреди всего этого деревенского великолепия стоит местная колдунья — небольшая худенькая старушка, лет так под восемьдесят. Нос крючком, лицо сморщено до невозможности, словно оно когда-то было листом белоснежной бумаги, но прошедшие годы безжалостно измяли его своевольной дланью. Волосы колдуньи собраны на затылке в жидкий пучок.
— Говоришь, готов сбегать на болотце за дурманус эквалитус? — с трудом скрывая удивление спрашивает колдунья.
— Запросто, — легкомысленно соглашаюсь я, — Но взамен ты мне расскажешь, где найти гребень из рога единорога.
— Нет такого гребня. — Колдунья уверенно рушит мои мечты о свадьбе с полкоролевством в придачу.
— Ты, Морге, давай, говори да не заговаривайся, — резко пресекаю упаднические настроения. — Ишь, чего удумала — гребня нет! А что я должен тогда найти и принести принцессе?
— А ты, давай, не выпячивай свой городской гонор. Если Морге сказала, шо нет такого гребня на свете, значит, нет его. Ни в лунном, ни в подлунном мирах.
— Э-э-э... Да?
— И не сомневайся, болезный. Но если принесёшь травок, то я тебе по секрету шепну, где можно пошукать. Не отчаивайся, ведь исшо не известно кому из вас боле повезёт — тому, кто добудет руку и сердце, или тем, кто «пролетит»...
Ведьмино урочище проявляется неожиданно резким контрастом с прочим лесом — патриархальная идиллия белесых берёзок сменяется унылой серостью иссохших осин; низкорослую травку с весёлыми цветочками вытесняет режущая ноги высокая осока; а вместо боярышника и малины повсюду лишь кусты дикого, ощетинившегося острыми иглами, шиповника. Сопровождавший весь путь от дома колдуньи разномастный птичий переклич словно обрезает ножом — здесь только давящая тишина. Изредка распарываемая дикими воплями засевшей посреди болота сумасшедшей банши, которую в её помутнении рассудка можно понять — оптимизма и веры в прекрасное будущее этот унылый пейзаж не вселяет.
Морге описала нужную травку, как торчащий из болотных кочек пучок узких зелёных стеблей — типа, увижу, сразу пойму о чём речь. Болотные кочки я уже наблюдаю, но никаких зелёных стеблей на них. Лишь пожухлая травка, словно из черноты болотных вод торчат многочисленные стариковские макушки с редкими мокрыми волосами. Сами же старички сидят тихо в воде и не отсвечивают. Точнее, отсвечивают, но только своими лысыми макушками. Приходится скрепя сердце лезть вглубь болота, прямо в гости к банши. А та, словно почувствовав появление незваного гостя, замолкает.
Я заправским тушканчиком некоторое время перепрыгиваю с кочки на кочку... Пока на одной из скользких макушек левый сапог предательски не съезжает в сторону, и я, потеряв равновесие, падаю в воду. Чертыхаюсь в голос — допрыгался, болезный. И тут... Как молнией ударяет — да это же не вода! Чувствую, как некая тварь хватает омерзительно мягкими губами меня за ноги. Проклятье! Я, оказывается, барахтаюсь прямо в пасти какого-то болотного чудища. Уже мысленно прощаюсь и с не найденным гребнем из рога единорога, и с принцессой, которая с полкоролевством впридачу, и... Много ещё с чем прощаюсь... Как вдруг эта тварь, словно распробовав что-то неприятное во мне, с омерзением выплёвывает на кусочек суши посреди болотной трясины. И я некоторое время бездвижно лежу, не веря своему счастью... Как вдруг: