— И чего разлёгся? Хотя бы воду из нас вылил. Да носки не грех поменять уже давно.
— Конечно, ему то что — это же прямо в нас носки, с их трёхнедельной свежестью, пихают!
Растерянно озираюсь, стараясь понять, кто тут такой привередливый оказался со мной на островке.
— Ну, куда... Ну, куда ты смотришь? Мы внизу...
Я смотрю себе под ноги и понимаю, что это разговаривают мои собственные сапоги!
— Э-э-э, Как это? — растеряно спрашиваю у своих... Сапог?! Сума сойти можно! — Я же вас покупал безгласными!
— И что? Нам теперь и поговорить нельзя?
— Хамло!
От местных сказочных закидонов голова идёт малым кругом — сама собой разговаривающая обувь! И это при полном отсутствии чего-либо похожего на рот.
— Так и будем лежать?
— А гребень?
— А принцесса с пол...
— Ну-ка, цыц малявки! — прерываю надоедливую болтовню от собственной обувки. — С чего это вы вдруг разговорились?
— А кто прямо в рот Йожину с болота залез?
— Скажи спасибо, что тот нас выплюнул. Он кабанятину на дух не переносит.
— А-а? Так это он меня только из-за вас, что ли, не съел?
— Дошло, наконец, — ехидничает левый сапог.
— Но... Постойте... Я же покупал сапоги из буйволиной кожи? Выложил кучу серебра.
— Ха-ха! — начинает дружно веселиться разговорчивая обувь, — Такого лопуха надо ещё поискать...
В целом мне сапоги нравились... До сегодняшнего дня. Но не ходить же теперь босиком только из-за того, что они вдруг обрели индивидуальность и голос.
Тут я замечаю нужную травку прямо на соседней кочке. Забыв о разговорчивых сапогах, перепрыгиваю поближе и выдергиваю пучок травы вместе с разлапистым корнем. Оценив тяжесть добычи, решаю что колдунье этого хватит за глаза. И пока местный Йожин не поменял предпочтения по своему сегодняшнему меню, возвращаюсь тем же путём к колдунье.
— Во! — гордо трясу длиннющим корнем перед крючковатым носом Морге.
— Ох, молодец то какой! — радуется та, — А я тебе баньку истопила. Ишь, промок весь. Иди, затем ужинать будем...
— И то, дело, — без задней мысли, легко соглашаюсь я.
Когда прогревшись и напарившись, возвращаюсь в избу, печь колдуньи уже пышет жаром. Но стол, на удивление, пуст.
И тут я чувствую какой-то подвох — и с банькой, и с печью, и с колдуньей. А сама хозяйка стремительно меняется — согбенность напрочь исчезает, тело распрямляется, наливается силой, и вот передо мною уже стоит вполне себе внешне ничего женщина лет сорока. Весьма грозного и воинственного вида. С голодным блеском в темнейших глазах. Помог, значит, эквалитус...
Морге медленно поднимает руку с мелодично позвякивающими колокольчиками. И я тут же теряю всяческие ощущения от своего чистейшего тела. Вот же... Дурень!
— Ам-ам, — лишь растерянно бормочу. — А-а-а...
— Худосочен, конечно, но с яблоками пойдёт, — оценивает мои достоинства, почему-то, только с кулинарной точки зрения колдунья. — Печь, открывай заслонку!
— Эй, эй. — неожиданно «просыпаются» до того помалкивавшие сапоги, видимо, напуганные перспективой запекания в яблоках, — Мы не съедобные!
— Прежде нас снимите!
У Морге от душераздирающих воплей моей обувки отвисает челюсть.
— Ты, что это, болезный? В Йожина провалился?
— Ага-а, — с трудом киваю непослушной головой.
— И он тебя не съел? — продолжает искренне удивляться любительница добрых-молодцев в яблоках.
— Ага-а... — Я бы и рад более развёрнуто поведать о своих приключениях на болоте, но только-то и могу, что выдавливать из себя:
— Ага-а-а...
Колдунья стремительно теряет внешний вид сорокалетней воительницы и вновь обретает скрюченный образ старой-престарой перешницы.
— Больной, что ли? — словами придворного эскулапа подозрительно интересуется у меня.
— Нет. Здоров как... — Но как именно здоров, в голову ничего дельного не приходит. — В общем, здоров.
Колдунья смотрит на обувку: