«Мисты и вакханты» идут «священной дорогой», ведущей к вечному блаженству2, «острову блаженных». Пиндар говорит о «дороге Зевса»3. «Ты будешь царствовать вместе с прочими героями», говорится в другом тексте4. Посвящение дает человеку необходимое знание и уверенность. «Блаженны все они, ибо стали причастны избавляющим от трудов таинствам», сказано также у Пиндара в одном из френов, где изображается счастливый жребий благочестивых5. «Священной дороге», по которой идут мисты, соответствует в этой жизни путь к горе, орейбасия, потустороннее существование предстает повторением таинств. Так, в «Лягушках» Аристофана хор мистов, славя Иакха, и в загробном мире продолжает шествовать в праздничной процессии, по «священной дороге» на Элевсин6. В итоге, здесь мы имеем дело с вакхическими мистериями как религией потустороннего.
Ландшафт подземного мира нарисован пластично и одновременно загадочно: «белый кипарис» у опасного источника, вопрос стражей у холодных вод, пароль, которым «знающий» заявляет претензию на космический статус: «сын Неба и Земли». Стражи у воды, вопрос и ответ имеют впечатляющие параллели в египетской Книге Мертвых7. Где есть «воспоминание», есть и/<забвение»: в мифе у Платона8 является Летейская равнина, где души перед очередным воплощением пьют из реки Амелет, « Равнодушие». Пока остается открытым вопрос, предусмотрено ли также и текстами на золотых пластинках новое воплощение, или, как у Гомера, непосвященному грозит глухой Аид беспамятства. «Воспоминание» во всяком случае сулит лучший жребий. «Ныне, блаженная, память у мистов буди об обряде благосвященном», говорится в позднем орфическом гимне к Мнемосине (Воспоминанию). «Забвение» увиденного во время «посвящения», согласно Платону, становится причиной того, что души «обращаются к неправде»9. «Воспоминание», «память» ценились превыше всего у пифагорейцев10.
Геродот сообщает, что египтяне не погребают мертвых в шерстяных одеждах, а только в льняных, и добавляет: «В этом у египтян сходство с учениками так называемых орфиков (orphikâ), с вакхическими таинствами (bakchika), происходящими из Египта, и с учениями пифагорейцев»11. «Вакхическое» культовое предписание, где говорится о смерти и погребении, одновременно связывается здесь с именем Орфея. Кроме того, Геродот пишет в Южной Италии около 430 г. и таким образом весьма близок — и по времени, и по месту — к тексту из Гиппония, в котором, как и у него, речь также идет о «вакхическом». Ссылки на Египет и пифагорейство удивительно хорошо согласуются с представлениями текстов на золотых пластинках.
Давно известна надпись из захоронения в италийских Кумах: «Здесь не разрешается лежать никому, кто не участвовал в празднествах как bacchos»12. Особое место для захоронения bebaccheuménoi указывало на исключительный жребий в загробном мире. Посвящение не зависело от пола: и в этой надписи, и в тексте из Гиппония используется форма мужского рода как более общая, но в гиппонийской могиле была похоронена женщина.
В литературе сохранилась одна подробность вакхического ритуала, связанная с загробным миром13: те, кого посвящали в bakchikâ, увенчивались венками из ветвей белого тополя, ибо это дерево — хтони-ческое, хтоническим является и Дионис, сын Персефоны. Считалось, что белый тополь рос на берегах Ахеронта, Геракл увенчал себя его ветками после победы над Цербером. Связь с подземным миром и одновременно преодоление смерти, таким образом, получает выражение и в ритуале, и в мифе, при этом прямо назван «хтонический» Дионис, сын Персефоны.
Золотые пластинки, надписи, литературные тексты складываются в единую картину: самое позднее с V в. существовали «вакхические» мистерии, обещавшие блаженство после смерти. Подразумевающееся в них слово baccheia означает экстаз на дионисийском празднестве. В нем, очевидно, растворялась действительность, а вместе с ней—и реальность смерти. Что же касается относившихся сюда обрядов, мифов, догматов, то обо всем этом у нас имеются лишь весьма разрозненные сведения.
По-своему, в зашифрованной форме, о вакхических надеждах, связанных с потусторонним миром, свидетельствуют предметы, которые клали в могилу вместе с покойником. В Дервени неподалеку от Салоник около 330 г. останки одного македонца были захоронены в позолоченном бронзовом кратере, богато украшенном изображениями дионисийских сцен. В другом захоронении в том же самом месте одновременно с телом предали огню орфическую книгу14. Скромнее, зато многообразнее и охватывают более продолжительный отрезок времени свидетельства южноиталийских погребальных ваз: усопший и его могила постоянно помещаются на них в дионисийскую атмосферу, один раз как податель потустороннего блаженства явно изображен Орфей15. На греко-пуний-ских надгробных памятниках из Лилибея героизированные покойники предстают в окружении эмблем дионисийских оргий — тимпанов, kÿmbala, krôtala, листьев плюща, а также kiste и kâlathos, которые являются собственно символами «таинств»16. Еще Плутарх был посвящен в дионисийские мистерии и мог черпать оттуда утешение в таком горе, как смерть ребенка17. Здесь отчасти становится осязаемым необозримое религиозное течение, которое нельзя недооценивать, хотя утверждение, что все «вакхические teletai» были исключительно или хотя бы преимущественно ориентированы на загробный мир, стало бы недопустимым обобщением. Речь никак не идет о единой организации, посвящения остаются столь же многообразными, как и их божество.