Поэт был наслышан и о серебряных копях в Тартессе, на юго-востоке Испании. Это явствует из некоторых строк Ге-риониды — одного из его стихотворений о Геракле, очевидно, представлявшего самый ранний подробный рассказ о мифическом посещении героем Северо-Западной Сицилии (где он совершил свой десятый подвиг, одолев чудовищного Герио-на). Возможно, внимание Стесихора к такой теме уже ознаменовало пробудившееся стремление греческих колонистов отторгнуть все здешние земли у финикийцев и карфагенян — стремление, которое в дальнейшем обернется непрестанными войнами (ср. примечание 63).
Ксенофан — философ-поэт, или чрезвычайно самобытный и придирчивый мудрец-богослов, — служит живым доводом против географического принципа, положенного в основу настоящей книги, потому что он непрестанно странствовал с места на место, из края в край (ср. Главу I, примечание 4). Диоген Лаэрций приводит слова самого Ксенофана:
Вот уже семь да еще шестьдесят годов миновало,
Как с моей думой ношусь я по элладской земле.
Отроду ж было тогда мне двадцать пять, если только
Я в состоянии еще верно об этом судить50.
Как добавляет Диоген Лаэрций, расцвет его пришелся на шестидесятую олимпиаду (540–537 гг. до н. э.); возможно, время его жизни — 570–475 гг. до н. э. Родился он в Ионии, в Колофоне, затем был изгнан из родного города (вероятно, в пору его захвата персами, ок. 546–545 гг. до н. э.), а позднее ♦жил в Занкле сицилийской, а также в Катане»51. Иными словами, хотя Ксенофан вел бродячий образ жизни, он все же проводил значительную — или большую — часть времени в этих сицилийских центрах, и поэтому его удостоил внимания сицилийский историк Тимей52. Ксенофан стал поэтом ионийского умственного просвещения на западе.
Одна из его элегий предписывала правила поведения во время пиршества53: верно, он был почетным завсегдатаем и в домах знати, и на совместных пирах гетерий, исполняя там свои стихи. Хотя вкусы поэта отличались простотой, он был довольно привередлив, призывая к умеренности в общественных развлечениях. В то же время, он порицал общепринятые нормы воинственного поведения среди старой знати, которая, вслед за славословиями прочих поэтов, сверх всякой справедливости благоволила к борцам, возницам и кулачным бойцам. По разумению Ксенофана, полису приносят куда больше пользы подвиги не телесные, а умственные — например, его собственная мудрость.
Большая часть сохранившихся фрагментов его поэзии написана элегическими дистихами или гекзаметрами, хотя порой попадаются и ямбы. Некоторые из таких стихотворений были отнесены к силлам (cnXXoi — «насмешки») — сатирическому жанру, обретшему известность тремя столетиями позже благодаря Тимону из Флиунта в Арголиде, признававшему Ксенофана своим литературным предшественником.
Что касается богословия, Ксенофан прославился прежде всего нещадным ниспровержением (при его-то ионийских корнях!) тех картин из жизни богов, что были представлены в гомеровском эпосе, а также в поэмах Гесиода. Во-первых, заявляет он, такое изображение богов существами вероломными и порочными не может быть истинным. Во-вторых, не менее нелепо представлять себе богов в людском обличье. Он предлагает такое толкование: они представлены в антропоморфном виде лишь потому, что такими их живописуют сами люди. В связи с этим, он развивает далее свою релятивистскую точку зрения, говоря, что каждый народ наделяет божества собственными этническими чертами: так, фракийцы воображают своих богов рыжеволосыми и голубоглазыми, а эфиопы — черными и с приплюснутыми носами. И продолжает:
Если бы руки имели быки и львы или кони,
Чтоб рисовать руками, творить изваянья, как люди,
Кони тогда б на коней, а быки на быков бы похожих
Образы рисовали богов и тела их ваяли,
Точно такими, каков у каждого собственный облик54.
Сам же Ксенофан не отрицает существования божественного начала. Только толкует он его совсем иначе, наделяя незнакомыми дотоле духовными свойствами: этот бог есть вечное и неподвижное сознание (здесь философ предвосхищает «неподвижный двигатель» Аристотеля), и «помышле-ньем ума он все потрясает»55. Иными словами, он правит миром одною силой духа и разума. Так, мыслитель ввел понятие о божественном разумении, пронизывающем все сущее и управляющее всеми делами. По словам Ксенофана, такой бог «не похож на смертных ни обликом, ни сознаньем»56. Правда, и сам он говорит о «богах», употребляя выражения, отдающие политеизмом5^. Но, быть может, это всего лишь дань поэтической условности — или уступка расхожей терминологии. Все же, представляется более вероятным, что Ксенофан мыслил в монотеистическом ключе — возможно, не без влияния персидских верований, которые проникли в Ионию еще прежде его переселения на запад.