По достижении тридцати лет спартанцы допускались в апеллу, но и тогда значительную часть времени они проводили за общим столом. Эти молчаливые («лаконичные»), не склонные к рассуждениям, не ведавшие пощады молодые люди не занимались ничем, кроме строевого обучения, атлетических упражнений и борьбы. Они жили и сражались бок о бок с товарищами по сисситиям, и такая угрюмая, четко расписанная, крепко спаянная система — «как в военном лагере», — всецело определявшая их существование (целью которого были «национальные интересы» и элементарное выживание), на долгое время сделала из них лучших воинов во всей Греции.
Такой уклад жизни неизбежно порождал особую разновидность однополой любви. Как и везде, здесь бытовали признанные отношения между влюбленным (έραστής) и более юным возлюбленным (έρώμενος). Но в Спарте роль «поклонника» считалась почти официальной, так как на него возлагалась ответственность за нрав и поведение «любимца»3^; такие отношения Ксенофонт называет совершенной формой воспитания33, добавляя при этом, что любая плотская связь между ними противозаконна. Очевидно, такие сведения распррстраняли сами спартанцы34, — вероятно, пытаясь найти моральное оправдание для странных обычаев своего города, — * но едва ли подобный закон кто-либо соблюдал в действительности, хотя однополые связи среди спартанцев и не приобрели столь исключительного статуса, как, например, в Фивах.
Несмотря на такое господство однополых отношений среди мужчин, спартанцу полагалось жениться лет в двадцать (что для Греции считалось поздним сроком); холостяки подвергались насмешкам и к тому же ущемлялись законами. Однако «казарменный» образ жизни спартанцев означал, что женщины по большей части были предоставлены самим себе — а следовательно, пользовались здесь куда большей свободой, чем в прочих городах. Правда, им запрещалось носить украшения и цветные одеяния, умащаться благовониями и раскрашивать лица. Да и сам брачный обряд был отталкивающе груб. По обычаю, спартанскую невесту коротко стригли, одевали в мужскую одежду, затем силой уводили, клали на жесткое ложе в затхлой комнатенке и оставляли там одну. Входил жених, наскоро совокуплялся с ней, после чего снова возвращался на мужскую половину^. После этого супругам позволялось видеться лишь украдкой, нередко лишь до появления на свет первого ребенка.
Однако, если не считать этих отклонений (характерных для общества, более склонного к чисто мужским отношениям), спартанцы относились к своим женщинам с удивительным уважением, так как в государстве, неизменно пребывавшем в состоянии войны, их биологическая роль — которая виделась в том, чтобы рождать Спарте будущих воинов, — заслуживала не меньшего почтения, чем роль отца. Поэтому им, наравне с мужчинами, позволялось и даже полагалось заниматься физическими упражнениями (может быть, они тоже упражнялись нагими, а может быть, нет). Кроме того, они играли на музыкальных инструментах, зато были полностью избавлены от всех домашних трудов, от ткачества и прядения — занятий столь привычных для других гречанок. Афинянам такая свобода казалась бесстыдной, и они порицали одежду спартанок — пеплос с разрезами, оставлявший открытой значительную часть бедер.
Спартанки обладали и неслыханно широкими имущественными правами, могли долго сохранять свободу и выходить замуж довольно поздно — причем за кого сами пожелают. После замужества на них не распространялись (как в иных городах Греции) уродливые законы, ущемлявшие права жен. В отсутствие мужей они управляли делами, свободно выступали в собраниях. Кроме того, ходили слухи, что они делят между собой мужей и заводят любовников (юношей — когда мужья дряхлеют, и илотов — когда мужья в дальних походах, согласно преданию об основании Тарента). Подобные прелюбодеяния представляются вполне вероятными, если вспомнить о постоянной насущной необходимости поддерживать и увеличивать рождаемость в Спарте.