На этот иронический вопрос теолог ответил с обычной для него невозмутимостью.
— Мне кажется, что предметом нашего спора является Всемогущий Господь, или, если хотите, Неподвижный Двигатель, а не пространство с населяющими его существами.
— Я имел в виду некое Высшее Существо, — сказал математик, — или, говоря словами афинского философа, Неподвижный Двигатель. Но я могу сформулировать вопрос иначе: если Бог Всемогущий допускает понятие пространства, то тем самым он допускает и геометрию со всеми присущими ей формами, включая и сферу, самую совершенную из всех геометрических форм?
— Понятие пространства, безусловно, допускается Господом Всемогущим, со всем тем, что в нем существует и приводится в движение. Но само Высшее Существо, скажем так, включает в себя и бесконечное пространство, и существа, его населяющие, и соответствующие геометрические формы.
— Бесконечное пространство, в соответствии с учением Евклида, складывается из бесконечного множества точек, удаленных друг от друга. Не так ли?
— Я понял, что вы имеете в виду: можно рассчитать расстояние от одной точки до другой, и это расстояние можно пройти с той или иной скоростью. Но, поскольку Высшее Существо присутствует во всех этих точках одновременно, невозможно рассчитать ни расстояния между ними, ни тем более скорости.
Холодный воздух в Зале Триклиния сделался ледяным, и пирующие даже перестали жевать, чтобы не упустить ни единого слова из спора между теологом и математиком.
— Христианские философы часто говорят о небесной сфере. Так что же, и в этом случае нельзя рассчитать отстоящие друг от друга точки? Но ведь если допускается форма сферы, то тем самым допускается некое пространство, ограниченное поверхностью с соответствующими очертаниями. По крайней мере в этом вы со мной согласны?
— Разумеется, — ответствовал теолог, — если исходить из геометрии Евклида.
— А разве существует какая-то божественная геометрия, отличная от геометрии Евклида? Может быть, вы даже собираетесь сообщить мне, будто это новое учение о формах допускает некую бесконечную сферу, которая отождествляется с бесконечным существом? Не кажется ли вам, что учение о геометрических формах, включая и сферу, опровергает идею бесконечности, этого абсолютного метафизического зла, которое существует в космосе, порождая в нем хаос?
— Если вы имеете в виду идею, порождающую хаос в сознании человека, то здесь я с вами согласен, но если вы ведете речь о космосе, то приходится думать, что вы считаете именно Бога тем абсолютным метафизическим злом, которое распространяет хаос в космосе?
— Я говорил об идее, а идея может посеять хаос лишь в воображаемом космосе, существующем в представлениях человека. Мне казалось, что это очевидно и как бы само собой разумеется. Но у меня такое впечатление, что с помощью своих софизмов вы пытаетесь уклониться от ответа на вопрос, существует ли бесконечная сфера?
— Я уже вам ответил.
— Но я имею в виду не ту сферу, о которой говорит Евклид, а ту, о которой говорят наши христианские философы.
— Небесная сфера — всего лишь красивая метафора, и, как вы знаете, метафоры не существуют в пространстве и вообще не имеют материального воплощения, а потому их нельзя измерить, нельзя привязать к какой-либо геометрической форме.
Математик понял, что не сможет продолжать спор далее, нс забредая в опасные теологические дебри.
— Я потратил долгие годы на изучение Евклидовой геометрии и был бы счастлив, если бы в ближайшее время вы соблаговолили посвятить меня в тонкости божественной геометрии, в которой, признаюсь, я полный профан.
После этих слов теолог сосредоточил все свое внимание на куске жареного козленка, лежащем у него на блюде, и присутствующие поняли, что он не собирается отвечать на провокационную реплику собеседника и что такая точная и замкнутая форма, как геометрическая сфера, растаяла в риторическом облачке.
Юная регентша Феофано, устало следившая за этой длинной теологической диатрибой [12], с трудом сдерживая зевоту, наклонилась к Бринге и зашептала ему на ухо:
— Мне надоели все эти споры. Мы не можем превращать императорский двор в ученую академию, где до бесконечности обсуждаются какие-то бессмысленные, никому не нужные вопросы и где под предлогом философских диспутов плохо едят, хотя и на золотой и серебряной посуде. Я сожалею о тех пиршествах при Константине VII, когда эхо мешало всем этим разговорам, а слова, отлетев от стен, возвращались, как пощечина, к тому, кто их произнес.
— Философские пиры, так же как поэтические или исторические, Возлюбленная Госпожа, — отвечал ей шепотом евнух Иоанн Бринга, — предмет особой гордости и славы Византийской империи. Этим обедом в честь Аристотеля мы хотим показать сидящему рядом с вами послу Сайда аль Даула, что в столице Византии предаются философским диспутам, в то время как наши стратиги [13] воюют с солдатами эмира в Месопотамии. На самом деле это политический обед, пользу из которого я собираюсь извлечь уже завтра, когда мы встретимся с послом, чтобы обсудить на этот раз не Неподвижный Двигатель, а вопрос о наших восточных границах и условия мира, за который, боюсь, нам придется дорого заплатить.