Повторения и только повторения. Когда гармония поражена, нельзя устоять перед искушением громить, лгать, развратничать. В противном случае жертвоприношение теряет всякий смысл.
Я стояла в розовом платье с букетом лилий и внимательно разглядывала цветы.
Я проследовала за ними вдоль придела. Солнечный летний день. Стайка розовых девушек вилась вокруг нас. Теплые лучи солнца скользили по мраморной девственности только что обвенчанной пары.
Казалось, Лексингтон навеселе, он плясал, подчиняясь ритму ее смеха, и подмигивал в ответ на улыбки. Во внутреннем дворе были накрыты длинные столы. Главный стол находился перед входом в дом и предназначался для тех, кто играл главную роль в действе. Два других стола были установлены с восточной и западной сторон дома, в котором воплощалась династическая мечта Алексы. После обеда и речей гости лениво топтались на лужайке, а некоторые спустились к озеру.
— Такая замечательная пара, — сказала мне Шарлотта Баатус, сестра-близнец Губерта.
— О, да, конечно. Замечательная пара.
— Все произошло так быстро.
— Да.
— Должна признаться, я была немного… удивлена. Даже ошарашена. Мари так волновалась. Мари обожает Элизабет.
— Вы были ошарашены? Почему?
— Ну, — попыталась объяснить она, — не прошло и месяца, как Губерт поселился в Лондоне, когда они решили пожениться. Свадьба была назначена… слишком быстро…
— Элизабет хотелось, чтобы их обвенчали летом. Было бы глупо откладывать свадьбу до следующего лета, — заметила я.
Мне не нравилась Шарлотта Баатус. Губерт был красив, а смазливая голубоглазо-розовогубая внешность его сестры раздражала меня. Она говорила тихо, почти шепотом, с сильным акцентом.
— Шарлотта, — сказала я, — я совсем не была ошарашена тем, что все произошло так быстро. Они, — то самое слово всплыло из моей памяти, — глубоко любят друг друга.
— О, да, — кивнула она.
Я поняла, что эта мысль не пришлась ей по душе. Я привыкла наблюдать за собой, и мне не составило труда заметить, как она поджала губы, выдавая тем самым ничтожность своей души.
Я поцеловала Шарлотту. Я надеялась, что этот поцелуй окончательно собьет ее с толку и закрепит мою крохотную победу. Когда я обняла ее, собираясь напасть на нее с неожиданным поцелуем, которого она не могла избежать, ее мускулы напряглись, и это доставило мне большое удовольствие.
Оставив ее, я отправилась на поиски других свидетелей счастья Элизабет и Губерта. Я искренне соглашалась с теми, кто пылко возносил красоту Элизабет. Я выслушала друзей Элизабет, которые расписывали ее бесконечную доброту. Я подумала, что их внезапное решение пожениться придало моему плану особую заманчивость, делая его трудноосуществимым и опасным.
Улыбаясь, я подошла к Доминику. И еще раз подивилась тому, как странно устроен человек, как загадочны его сердце и разум. И какое это благо для всех нас. Можно ли совершить путешествие по лабиринтам мыслей другого человека? Совершить такое путешествие и остаться в живых?
Никто в мире, никто не знает, о чем я думаю. Бог? Я спрашивала себя об этом. Знает ли обо всем этом Бог? И, зная, принимает ли участие в происходящем?
7
Влюбленный математик не применяет методов научного анализа и законов вероятности к тем отношениям, которые возникают между ним и объектом его внимания. По крайней мере математик, которого цепко держит в когтях любовь.
Тем не менее и в этой области действуют законы, достойные внимания науки. Расцветает и умирает ли любовь в зависимости от того, встречает ли она отклик или мертвое молчание? Можно ли поверить в то, что день ото дня разрастающееся чувство не в силах спровоцировать ответного порыва? «Если любовь поселилась в этом сердце, то она поселилась и в другом сердце. Не достаточно одной руки, чтобы хлопать в ладоши», — так говорят. Звучит убедительно. Но это неправда. Стоит ли гоняться за тем, что и так легко доступно? Только бег и бегство даруют нам тайну свободы, изведанную лишь птицами.
Я лениво размышляла обо всем этом, прогуливаясь с Домиником после церемонии венчания. Я прятала свои мысли за кроткой улыбкой, которая была единственным ответом на его надежды, на его протесты. А Доминик ждал и надеялся. Он уже привык ждать и надеяться.