Пока Варгин рассказывал, Суховерхов, привыкший не отделять себя от Тихона, прикидывал мог ли сам он взять взятку? И нужны ли ему эти подачки?
— Взятку надо еще доказать.
— Доказать? Они тебе что угодно докажут!
— Но телевизор, например, работает. И я его смотрел, — сказал задумчиво Суховерхов. — И в мае этого года… и пять лет назад.
— Кстати, тебя не вызывали?
— Нет.
— Странно я тебя называл.
— Во всяком случае, не спеши подписывать протокол очной ставки.
— Я не подписал его.
— Хорошо. Мы будем протестовать.
И Суховерхов задумался. А когда Михаил Порфирьевич задумывался, то взгляд его становился неподвижен. Глаза его при этом словно бы обращены были не на собеседника, а внутрь себя, в свою жизнь, и просматривали ее. И непонятно, о чем он думает тогда. Думает ли о том, что сделал бы, окажись на месте Варгина, или ищет зацепку к делу.
— Как протестовать? Кому твой протест нужен? — спросил Варгин, стараясь вывести Михаила из задумчивого состояния.
— Постой-постой. — Суховерхов поднял руку. — А не может ли помочь Виктор Петрович?
Варгин не знал, кто такой Виктор Петрович. Но это не имеет значения: надо знать только душу русского человека. А у нас, на Руси, так уж заведено, что все беды и несчастья наши лечатся по-родственному да по-семейному или теми людьми, что повыше нас по положению. Нам все кажется, что кто повыше нас положением своим да посильнее нас — тот все может, и мы уповаем на это.
— Виктор Петрович! Как же я позабыл? — воскликнул Суховерхов и стал объяснять: — Был у нас в министерстве заведующий юридическим отделом. Теперь — заместитель министра юстиции. Хоть я с ним не очень близок, как говорят, на одном солнышке портянки сушили. Но все же. Обедали вместе, всякие разговоры вели. Он всегда со мной был так приветлив.
И далее он стал ругать себя за эту забывчивость: как же он позабыл про Виктора Петровича? Выходило, что вся надежда на него.
— Так… Кто ведет следствие?
— Гужов. Следователь прокуратуры.
— Прокуратуры? Это хуже. Это не его подчиненный. Но я все равно с ним поговорю.
— Но звонить ему ведь неудобно?
— Да, отсюда вообще-то к нему не дозвонишься, — согласился Суховерхов. — Надо ехать.
— И поедешь — он сразу тебя не примет, — в тон другу ответил Варгин.
— Не сразу, а примет.
— Пообещает, а не сделает.
— Нет, не думаю! Надо знать Виктора Петровича.
— Ну тогда, Михаил, на тебя вся надежда, — сказал Варгин. — Поезжай. Меня могут держать в больнице хоть месяц. Так Хованцев сказал.
— Хорошо, только не подписывай протокол.
Суховерхов тут же стал считать дни, когда он сможет выехать. Завтра приезжают шефы копать картошку. Надо наладить питание, жилье. Послезавтра — областной ударник по уборке. Это, само собой, пропавший день.
Да, поехать он сможет только на будущей неделе.
Варгин слушал Михаила и вел свой подсчет. «Заочно меня из партии исключить не могут, — рассуждал он. — Поваляюсь тут сколько можно. Может, этот Виктор, как его? Петрович… и в самом деле что-нибудь сделает».
18
Кому случалось бывать в таких местах, как больница, тот знает, что здесь очень скоро создается свой быт, привычки, нравы, обычаи.
Очень скоро привык к этому быту и Варгин.
Тихон Иванович чувствовал себя лучше. Сидеть наверху, в тесной палате, занятому своими мыслями было невмоготу. Набросив на плечи, поверх больничной одежды, ватник, позавтракав и приняв назначенные процедуры, он спускался в скверик, садился на скамейку и сидел, поглядывая, как мимо проходили машины и люди.
Мимо проходили и больные. Некоторые из них здоровались. Но Тихон Иванович на приветствия их отвечал неохотно.
Большинство больных — мужиков и баб — были горожане. Они узнавали его, удивленно таращили на него глаза, здоровались:
— Здравствуйте, Тихон Иванович!
— Здравствуйте, — раздраженно отвечал Варгин и, несмотря на запрет врачей, лез за папиросой.
Однажды с ним поздоровался мужчина в больничной одежде. Поверх полосатой куртки небрежно наброшено демисезонное пальто.
— Можно, по старой памяти, присесть с тобой рядом?
— Пожалуйста, — бросил Тихон Иванович, освобождая место.