Не повернул колесо истории Серафим. Нет.
И самого Серафима нет.
«И меня нет в «Рассвете», — решил Варгин. И тут же пришла жестокая мысль: уж лучше бы он лежал в гробу вместо Серафима. Тихону Ивановичу легче было бы, чем пережить все, что он пережил в последнее время: исключение из партии, снятие с работы, которую он любил и которой только жил. А еще предстоял суд.
Варгин на миг представил себе такую картину…
Не Ловцов с заостренным носом и восковым лбом лежит в гробу, а лежит он, Варгин. И не жена Серафима идет следом за гробом, не видя ничего вокруг, только вздрагивают плечи, — а идет его Егоровна: ее ведут под руки сын с невесткой. Следом идут не ребята Серафимовы, а его дочь Наташа. Она еще не понимает всего, что ее ожидает завтра.
Представив на миг себе эту картину, Варгин содрогнулся: нет! нет! Лучше, как говорит Серафим, он будет работать скотником, лучше валить лес в тайге, чем лежать вот так бездыханно.
Тихон Иванович пережил свою славу. Был такой момент в его жизни, когда имя его каждый произносил с уважением: Варгин! Варгин все может, на нем все держится.
«Серафима хоронят с почетом, — подумал Тихон Иванович. — Первый секретарь райкома за его гробом идет. А умри теперь он, Варгин, кто за его гробом пойдет? Самые близкие».
Он, который все время думал о людях, боле за хозяйство, обречен на бездеятельность, на одинокую смерть в старости. Из-за чего? Из-за того, что желал получить деньги для колхоза. Он вступил в сделку с Косульниковым, а тот оказался проходимцем. На следствии он показал, что Варгин — взяточник. И что же? Косульникову поверили, а ему, Варгину, который прожил свою жизнь у всех на виду, — нет, не поверили.
Это было самое обидное. И хотя обвинения во взятках было снято на другой очной ставке, но Тихон Иванович уже не мог держать голову гордо, как раньше. «А я не опущу ее!» — решил Варгин и поднял свою непокрытую седую голову.
3
Под одинокой ракитой, росшей сбоку мостка, процессия остановилась. Дальше, за оврагом, начиналось старое кладбище. Его надо было пройти, чтобы попасть на новое.
Через овраг давным-давно проложили мостик. Кругляки настила от времени поредели, перила истлели, и люди боялись, как бы мост не развалился под машиной. Опушенные снегом кусты бузины горбатились по краям оврага. А на дне его чернел ручей, бежала вода сверху, от колонки.
Под ракитой, где остановилась машина, все столпились. Гроб с телом покойного сняли с грузовика. Мужики — те, что поздоровее, подняли его на плечи и понесли.
Музыка заиграла опять.
На раките и ближайших к оврагу березах сидели вороны. Они не каркали, как обычно, а просто сидели и смотрели на людей. Но как только парень ударил по барабану, вороны поднялись и с криком улетели.
Старое кладбище когда-то было обнесено валом. Но вал от времени обвалился, осел. Его не восстанавливали, и он сравнялся с землей. Если что и осталось от тех давних времен, так это ветхие воротца с распятием наверху.
Теперь Серафима внесли в эти ворота.
Нести гроб по главной аллее старого кладбища неудобно. Мужики то и дело проваливались в снег. Те из них, что шли сзади, не видя ничего впереди, чертыхались.
Над старым кладбищем были покой и умиротворенность. Здесь лежали горожане, давно забытые всеми. Поэтому живые, растянувшись цепочкой, шли вдоль дороги и не смотрели по сторонам на покосившиеся кресты. Над этим тихим миром росли ясени и березы. Из-за густоты деревьев кладбище казалось темным.
Может, поэтому так разительна была перемена, когда все вышли на территорию нового кладбища. Здесь было светло и просторно.
Новое кладбище расположено высоко, над Туренинкой. Внизу, над крутым откосом горы, поросшей осиной, лежала река, которая угадывалась по ровной глади льда. И тут, на крутояре, правильными рядами были могилы. Над ними высились желтые и голубые обелиски с красными звездами, пестрели портреты. Черными были только загородки могил, покрашенные печным лаком. Лишь изредка, нарушая эту гармонию, одиноко высился дубовый крест, на нем, по-христиански, прибиты дощечки с изречениями из Библии о суетности нашей жизни или: «Мир праху твоему!»