Старики остались не у дел. Оба вышли на пенсию и живут теперь в городе: переменялись с Гришкой Воскобойниковым. Гришка, мол, проживает в их избе, в избе Чернавиных, а они — в городе, в его половине. Леша и улицу назвал.
— Прасковья Аверьяновна? Вот не ожидал!
— Я тоже не чаяла встретиться. Хоть мы теперь и соседи. Топчем одну и ту ж землю, а не встречались. Егоровну я иногда вижу. Она тоже стоит за молоком. А вот с вами, Тихон Иванович, не встречались ни разу.
— Да-а, — протянул Варгин.
— С похорон?
— С похорон.
— Хороший, говорят, был директор.
— Хороший, — согласился Тихон Иванович, внимательно глядя на Прасковью.
Что ни говори, встреча с ней была встречей с его прошлым, которое он любил, которым он гордился. Это была встреча со своими лучшими годами. Он приходил на ферму, разговаривал с доярками — и среди них была Прасковья Чернавина. Доярки оживлялись при виде председателя. И Прасковья — все в смех да в смех. А уставала, поди! Колхозных коров руками доили.
— Расскажи, Прасковья: как ты в городе живешь? — попросил Варгин.
— Что говорить? Настоящей горожанкой стала. До полуночи телевизор со стариком смотрим. Спим как все грешные спят — вдоволь. В магазин вот сбегаю да опять в телевизор уставлюсь и сижу.
— В молочном была?
— В молочном. Невестке надо. Это ей. Молоко привезли, а творога и сметаны нет.
— Время такое! — вздохнул Тихон Иванович. — Коров с летних пастбищ на зиму поставили. А в коровниках, известно, сыро. И корма другие. Вот они, коровы-то, и сбавили надой.
— Это где как. У нас теперь, в новых коровниках, коровы как царицы: под ногами у них сухо, корма есть.
И она заговорила о самом главном для них: о коровах и надоях. Человек со стороны, посмотрев на них, подумал бы, что сейчас, только разойдутся, побегут к своим красавкам, по которым соскучились. Но такое впечатление было обманчивым. Когда Тихон Иванович осторожно спросил Прасковью, не тоскует ли она по своим комолкам — она только поджала губы.
— Нет, не вспоминаю даже, — сказала Прасковья с нескрываемым раздражением. — Если вспоминаю, то каждый раз с болью. Думаю: господи, спасибо тебе, что хоть на старости лет освободил меня от оков тяжких! Ведь только он один, господь бог, знает, сколько я в этих коров вложила — и в колхозных, и в своих! Ведь не сосчитать всего. Бывало, Игнату скажешь про покос, а он только фыркнет в ответ: «А кто будет колхозное стадо кормить?» все сено на зиму в подоле своем носила. Ни одного раза домой с пустыми руками не приходила: в подоле несешь сор, в мешке — траву. В стойло — бегом! На ферму — бегом! Пастухов повстречай да напои, накорми. Тьфу! А теперь до самой полуночи телевизор смотрим. Никто тебе — ни бригадир, ни завмытыфы — утром в окно не постучит: «Прасковья, выходи сено убирать!» спи хоть до обеда. Да и то — я ради молодежи стараюсь. Мы-то со стариком без молока бы обошлись, да Зинке молока надо. Врач посоветовал: молоко и творог. Она ведь мне внука обещает. Ну вот я и бегом.
— Да-а, позабыл спросить, как поживает ваша молодежь?
Варгин спросил больше из вежливости. У Тихона Ивановича было слишком много своих забот.
Но Прасковья преобразилась. Казалось, она только и ждала этого вопроса.
— Хорошо живут! — заговорила она. — Лешка, может, слыхали, квартиру получил. Двухкомнатную, со всеми удобствами. Большая прихожая и кухня. Светло. Тепло. Уж на что я этих городских квартир не люблю: душно мне в них как-то и все кажется тесно. А к ним приду — так не уходила бы. На работе Лешу очень ценят.
Прасковья хвалила своего сына, будто Тихон Иванович не знал его. Знал, что Леша машину любит. А кто хорошо работает, тому у нас почет и уважение.
Варгин стал прощаться:
— Счастливо тебе, Прасковья Аверьяновна.
— Счастливо.
Она была так увлечена, что не спросила даже, как у него дела со следствием.
Прасковья подумала об этом, но уже поздно — видна была лишь спина Тихона Ивановича. И вся его фигура и спина говорили: «Вот она — жизнь-то какая!»
6
«Вот она — жизнь-то какая! — думал Варгин. — Рыба ищет где глубже, а человек — где лучше. А в городе пока все же лучше, чем в деревне».
Для Варгина разговор с Прасковьей был итогом его жизни. Этот разговор открыл ему истину, о которой он не думал. Тихон Иванович сколачивал группы коров на ферме и зазывал туда доярок. Ему казалось, что он воспитывал любовь к труду. Воспитал навсегда. А оказывается, нет. Оказывается, человеческий труд имеет две стороны: материальную и моральную. Пока у человека оба эти интереса совпадают, до тех пор он мирится со своим положением. Едва нарушается это единство, как он покидает свое любимое место в поисках лучшей жизни.