К этому времени я почувствовал себя лучше. В «Савое» поняли, что имеют дело с влиятельным гостем, и я начал понимать, что снова могу обрести свое нью-йоркское «я». Я увидел телефон и снял трубку. Это заставило меня почувствовать себя еще лучше, и, когда я начал набирать номер, я знал, что, хотя моя власть временно была выключена подобно электрическому току, я почувствовал, как она медленно возвращается ко мне.
— Я вас покину, чтобы вы смогли устроиться, — сказала Вики после того, как я поговорил с Сэмом и положил трубку, — но приходите к нам, как только сможете, хорошо? Эрик никак не дождется, чтобы показать вам свою детскую!
Я сделал еще пару деловых звонков, чтобы окончательно восстановить самообладание, и, почувствовав, что абсолютно пришел в себя, неохотно оставил телефон.
— Принеси последнее письмо, которое я получил от сестры, — сказал я внезапно своему помощнику. Тот исчез и быстро вернулся с письмом в руках.
— Кому ты звонишь сейчас, Корнелиус? — раздался голос Алисии из одной из спален.
— Я обещал Эмили позвонить ее английским пасынку и падчерице. Я хочу с этим сразу покончить, чтобы не портить впечатления от всего путешествия.
Я нашел номер телефона Кембриджа и попросил помощника дозвониться.
Алисия стояла в дверях.
— Я полагаю, мы должны увидеть их, пока мы здесь.
— Нет, почему, черт возьми, мы должны? Они не общались с нами многие годы. Мне не хочется жаловаться Эмили, которая делает вид, что любит их, но я чувствовал что-то вроде отвращения к ним за их неблагодарность.
— Ты должен был сказать Эмили. Может быть, ей нравится играть роль мученицы: которая любит до безумия детей своего мужа от другой женщины, но я не понимаю, почему мы должны следовать ей?
— Очень жаль, но мы с Эмили по-разному относимся к памяти Стива, и это не дает мне права спорить с ней относительно этих детей.
— Я дозвонился, сэр, до мисс Элфриды Салливен, — сказал мой помощник и передал мне трубку.
Я постарался придать своему голосу безразличную интонацию:
— Элфрида?
— Да. — Односложное слово было бесцветным и бескомпромиссным.
— Привет, как дела? — сказал я, с трудом сохраняя безразличие. — Я приехал в отпуск в Лондон, и Эмили просила меня позвонить тебе. Как поживают Эдред и Джордж?
— Хорошо.
— Так, а есть ли какие-нибудь новости для Эмили?
— Нет.
Наша беседа все больше и больше не нравилась мне.
— Тебе в последнее время приходилось видеться с Вики? — спросил я. — Она не упоминала о тебе, но я полагаю, вы общались друг с другом?
— Нет.
— У тебя были какие-нибудь причины на это?
— Да.
— Какие же?
— Ты убил моего отца, — сказала Элфрида Салливен и повесила трубку.
Разумеется, я никого не убивал. Стив Салливен умер в результате несчастного случая. Когда я дал последнее приказание Сэму в 1939 году, я не сказал: «Убей его». Я сказал только… Впрочем, не имеет значения, что в точности я тогда сказал. Стив преследовал меня многие годы, и у меня не было иного выбора, кроме как вывести его из игры и разрушить его карьеру. Я не виноват, что он понял, что не может приспособиться к своему положению после того, как Сэм и я доказали обществу, что он хронический пьяница, находившийся на излечении в известной лондонской лечебнице для алкоголиков. — «Разберись с ним, — сказал я Сэму. — Я хочу сказать, разберись окончательно».
Я вспоминаю дрожащий голос Сэма, когда он позвонил по трансатлантическому телефону, чтобы сообщить о смерти Стива: «Когда Стив увидел эту фотографию и понял, что он конченый человек, он выпил бутылку виски и отправился на своей машине для встречи со мной».
Однако в настоящее время в живых не осталось никого, кто знает точно, что случилось со Стивом в 1939 году, кроме Сэма и меня и, по-видимому, Элфриды Салливен.
Полный смысл этого потрясающего факта внезапно стремительно пронесся в моей голове. Как узнала Элфрида? Как давно Она знает об этом? И кто бы мог рассказать ей об этом?
— Как поживает Элфрида? — донесся голос Алисии из спальни.
— Прекрасно. — Я был в таком потрясении, что едва мог говорить. Сделав большое усилие, я попытался разобраться в фактах.
Возможно, после смерти Стива его жена Дайна подняла шум. Но это казалось маловероятным: она была слишком огорчена, чтобы устраивать неприятные публичные сцены. Ей было трудно обсуждать смерть Стива даже с самыми близкими друзьями. После ее смерти в Дюнкерке в 1940 году только два человека, по-видимому, знали всю историю. Один — это Алан Слейд, ее сын от Пола Ван Зейла, а другой — Тони Салливен, младший брат Скотта и второй сын Стива.