— И ты не чувствуешь вины?
— Нет, печаль, а не вину. Я могу вспоминать Сэма и думать о счастливом времени, проведенным с ним. В течение многих лет я старалась не вспоминать его, потому что боялась вспомнить то, что не хотела вспоминать.
В наступившей тишине, пока машина ехала под дождем, отец сказал:
— Вики, я надеюсь, мы сможем обсуждать твои отношения со Скоттом также бесстрастно, как и отношения с Сэмом. Объясни мне, что ты имела в виду, когда сказала…
— Я не думаю, что тебе это понравится, папа, — сказала я, резко отдергивая руку. — Нет, правда, я понимаю, мне не удалось стать точной копией тети Эмили, но все-таки…
— Как я рад, — сказал отец, — что ты не копия тети Эмили!
— Но я думала, ты всегда этого хотел.
— Да, но это было ошибкой, как и то, что я хотел, чтобы ты была мальчиком. Трудно представить, каким я был дураком. Подумать только, если бы ты была мальчиком, что было бы сейчас. Ты бы распоряжалась всем, стараясь сделать все, чтобы я раньше отошел от дел, и превратила бы мою жизнь в ад. Я был бы стариком, стоящим одной ногой в могиле. Боже, мне нехорошо от одной мысли об этом. Какое счастье, что мне удалось этого избежать. Как мне невероятно повезло!
Машина приближалась к туннелю.
— Ты хочешь сказать, — осторожно спросила я, — что эта благодарность судьбе означает, что ты любишь меня такой, какая я есть?
— Да, но вопрос в том, относишься ли ты ко мне так же? Кто знает, что ты думаешь обо мне после наших откровенных разговоров. Я понимаю, теперь твое отношение ко мне должно измениться.
— Не знаю, но разве это так уж плохо. Раньше наши отношения не были такими теплыми, они строились только на иллюзиях и банальностях!
— Но все-таки ты любила меня, — сентиментально сказал отец. Если бы его отчаяние не было столь очевидным, я бы не устояла перед искушением несколькими словами отбросить эту сентиментальность, но вместо этого я сказала:
— Я любила тебя таким, каким, я думала, ты был: ты же любил меня такой, какой хотел видеть. Мы оба любили вымышленных людей. Но лучше общаться с реальным, а не С воображаемым человеком.
— Но ты смогла бы принять меня таким, каков я есть? — спросил мой несчастный отец, стараясь выглядеть одновременно трогательным и отчаявшимся стариком и любознательным ребенком, умудренным жизнью и наивным.
— Папа, — сказала я, — почему, если ты принимаешь меня такой, какая я есть, я не смогу принять тебя таким, каков есть ты?
Машина въехала в туннель, и его шум заглушил звук голосов. Мы украдкой посмотрели друг на друга.
— Что ты чувствуешь, Вики?
— Утром, узнав, что произошло между тобой и Скоттом, я ненавидела тебя.
— Да?
— По правде говоря, мне необходимо все обдумать, чтобы делать какие-либо выводы. Этот откровенный разговор должен помочь, не так ли? Но мне кажется, что все запуталось еще больше. Когда же все это кончится?
— Да, — задумчиво сказал отец, как скрытный студент-философ, вынашивающий новую революционную теорию, — но все-таки нам надо оставаться друзьями.
— Это невозможно, но, мне кажется, в этом есть доля правды.
— Нет ничего невозможного, если ты очень сильно этого захочешь, — сказал отец.
Машина выскользнула из туннеля на мокрые улицы Манхэттена.
— Не знаю, сможем ли мы с тобой остаться друзьями, — сказала я, взяв его за руку, — не знаю, могут ли вообще родители и дети быть друзьями в обычном смысле этого слова. В их отношениях всегда очень много любви и ненависти, наверное, оптимальный вариант — сосуществование.
— Какой прагматизм, — воодушевленно сказал мой отец, — думаю, это у нас хорошо получится…
Он не поехал на Уолл-стрит.
— Не хочу отвлекать тебя от работы, — сказала я.
— Забудь об этом, ты для меня самое главное.
— У меня все в порядке.
— Неправда, ты вот-вот заплачешь.
Мы поднялись в его апартаменты и уселись в библиотеке, просторной комнате, полной мебели и стекла, и напоминающей комнату из фантастического романа. Из окна в тумане виднелся Центральный парк. Шел дождь.
Отец налил мне мартини. Я так устала, что у меня не было сил возражать. Я взяла протянутый мне стакан, и мы уселись друг напротив друга на диван.
— Все-таки я хочу быть уверенным, что Скотт не имеет никакого отношения к твоим делам, — сказал он, — я знаю, что это не мое дело, но я слишком волнуюсь за тебя, чтобы успокоиться. Уверяю тебя, я ничему не удивлюсь.