— Да, это так, — сказал Скотт отрешенно. — Мэллингхэм — это как Бёрнт Нортон. — Тут он вдруг вернулся в мой мир и заговорил уже на моем языке. — А ты никогда не говорила мне, что читала Элиота!
— Я не такая уж невежда, как ты думаешь! — ответила я с шутливым негодованием, но, несмотря на свободу наших отношений, не сказала, кто порекомендовал мне «Четыре квартета» Элиота.
Почему-то мне показалось, что не стоит упоминать имя Себастьяна…
Я была не столько удивлена, сколько напугана тем, как много он работает. Смирившись с его поздними возвращениями по вечерам, его опустошенностью и желанием уединиться, чтобы восстановить силы, я не приставала к нему с разговорами, когда он приходил с работы. Вместо этого я давала ему возможность отдохнуть одному в библиотеке, служившей ему убежищем. Я туда редко заходила. Он пропускал пару стаканчиков и с полчаса читал. Я предпочла бы, чтобы мы хоть иногда выпивали вместе по вечерам, но Скотт настоял на том, чтобы эти два стаканчика были его собственными. Помня журнальную статью об алкоголизме, которую я для самоуспокоения регулярно просматривала, я сразу же заподозрила неладное и стала следить за уровнем спиртного в бутылках, но, вопреки всезнайкам, утверждающим, что питье в одиночку — верный способ спиться, похоже было, что Скотт наедине с собой более двух порций не выпивал. В конце концов я с облегчением пришла к выводу, что он выпивает в одиночестве просто потому, что любит одиночество, и это его пристрастие столь же безобидно, как, например, чтение или слушание музыки.
Около девяти тридцати мы обедали вместе. Скотт едой интересовался мало и, казалось, никогда не испытывал голода. Я же с раннего вечера буквально умирала с голоду и поэтому договорилась с экономкой, что около семи часов буду заходить на кухню перекусить. После обеда, во время которого Скотт никогда не пил, а я частенько тосковала по вину, не признаваясь в этом, мы либо читали, либо слушали пластинки, но никогда не смотрели телевизор, так как у Скотта его не было. Он, правда, предложил взять для меня телевизор напрокат, но я решила, что мне не вредно пожить два месяца без телевизора.
В полночь мы ложились спать, причем очень часто это было все, что мы делали: раздевались, ложились в кровать и засыпали. Прозаическое окончание дня поначалу беспокоило меня, но по выходным Скотт не хотел заниматься почти ничем, кроме любви, и я вскоре перестала сожалеть о тихих вечерах по будням. Теперь, к моему удивлению, мне даже стала нравиться такая модель нашей интимной жизни с ее отливами и приливами. Отсутствие любви в течение недели приводило к тому, что к концу недели электрическое напряжение между нами становилось почти невыносимым.
— Может быть, викторианцы не были совсем уж тупицами по части секса, как мы привыкли считать, — сказала я однажды Скотту. — Подумать только, каким возбуждающим будет секс, если его бесконечно откладывать, пока не сойдешь с ума!
— Откладывался брак, но не секс, — сказал Скотт. — Это миф, что викторианцы были пуританами в сексе. Реальностью же были проституция и порнография с безумным страхом перед венерическими болезнями.
— Да, но… — Я вздохнула. Со Скоттом я часто чувствовала себя безнадежно невежественной. Он не унижал меня, специально демонстрируя превосходство своего образования; у него это получалось само собой, но все равно подавляло меня. Однажды я попыталась рассказать о курсе по экзистенциализму в современной литературе, который я выбрала в Лондонском университете. Однако эрудиция Скотта в литературе и философии быстро заставила меня осознать, как необъятны эти два предмета и как мало я о них знаю. Однако я не давала разыграться своему комплексу неполноценности, имея все основания считать себя счастливой. Я хорошо помнила, как скучно было жить с таким мужчиной, как Сэм, любимым занятием которого было ковыряться в телевизорах, и думала, как счастлива теперь, живя со Скоттом, ежедневное общение с которым так обогащает и развивает мой ум.
— Не понимаю, как ты можешь читать такую макулатуру, Вики, — сказал Скотт, увидев, как за завтраком я уткнула нос в «Дейли экспресс».
— Мне нравится колонка Уильяма Хикки. И, кроме того, дорогой, мне необходимо слегка расслабляться, в особенности за завтраком! Не могу же я двадцать четыре часа в сутки вести интеллектуальную жизнь!
— Разумеется, нет, — сказал Скотт, раскрывая «Таймс».